— Надеюсь, вам не поручат ничего другого, кроме того, с чем вас прислала ко мне добрейшая де Камас… Может быть, вам придется пробраться в лагерь под Пирной… но ведь тут нет ничего особенного: вы можете сказать, что вас прислала графиня Брюль… Уж из одного того, что вы туда проберетесь, вам поверят. Только расскажите им о том, что вы здесь видели и слышали… Идите… Майор ждет вас, и сейчас же идите.
Она посмотрела на несчастного Симониса, и ей стало жалко его: до того он был бледен и напуган. Однако, она скоро рассмеялась.
— Я не знала, что вы еще такой ребенок! — воскликнула она. — Но ведь только при помощи таких трудных и сложных дел люди добиваются положения. Вы должны за это благодарить Бога и не терять присутствия духа.
Симонис провел рукой по лбу, на котором выступили крупные капли пота.
— Хотите ли вы взяться за это дело или нет, это для меня все равно, — прибавила она, не дождавшись ответа. — Во всяком случае, к майору нужно идти. Там уже с ним сами поговорите.
Наконец Симонис пришел в себя, но не было спасения… он должен был повиноваться.
Между тем Масловский, простившись с Симонисом, точно предчувствуя, или просто желая проследить за Симонисом, отошел в сторону и, не имея особенной надобности торопиться домой, остановился между церковью и гауптвахтой. Не успел он еще пройти и ста шагов, как среди ночной тишины послышался скрип дверей; обернувшись назад, он заметил при свете огарка, которым старуха Гертруда светила Симонису, что кто-то вышел из дому. Не будучи вполне уверен что это Симонис, Масловский притаился у подъезда Фрауен-кирхе, в ожидании, пока вышедший приблизится к нему.
Масловский узнал Симониса по его походке, на расстоянии нескольких шагов. Не двигаясь с места, он пропустил его мимо себя и, дав ему пройти немного, осторожно пошел за ним.
— Это, действительно, счастье! — пробурчал он про себя. — Постой-ка, голубчик! Твое ночное путешествие мне очень подозрительно. Надо проследить, куда это ты собрался в эту пору.
Не упуская его из вида, но стараясь не быть замеченным, Масловский продолжал идти за Симонисом. Дворец Мошинских находился в то время среди большого сада, почти за городом. Уже по одному направлению легко было догадаться, куда шел Симонис. Масловский этого вовсе не ожидал, и это его возмутило.
'Если это измена, то завтра я его убью, как собаку, — сказал он про себя. — Не беда если станет меньше одной подобной личностью на этом свете… никто от этого не проиграет'.
Симонис внимательно оглядывался; наконец, он подошел к железной решетке и воротам, ведущим в сад и во дворец. Стоявшая здесь стража спросила, к кому он идет. Симонис шепотом ответил, что имеет поручение к майору Вегенгейму. Солдат проводил его. Масловский остался на страже.
Несмотря на поздний час, майор — молодой и красивый — сидел еще в мундире и при шпаге. Ему доложили о пришедшем.
Взглянув на Симониса, он немного призадумался.
— Меня прислала баронесса Постиц, — отозвался Симонис.
— Да, — сухо ответил майор, — знаю: вы немного знакомы с Брюлем и его двором.
— Очень мало…
— Для вас должно быть любопытно узнать, что происходит при дворе и в лагере?
Симонис молчал.
— Вы могли бы предложить графине доставить письмо к ее мужу, но предварительно мне необходимо прочесть его.
— Едва ли графиня доверит мне, — робко отозвался Симонис.
Вегенгейм взглянул на него.
— Одним словом, — сказал он, — имеете ли вы охоту принести нам известия из лагеря и передать нашим знакомым некоторые приказания?
Симонис молчал.
— Буду повиноваться, если мне прикажут, — ответил он, наконец, — но не стану скрывать, что я недостаточно опытен и на собственную ловкость не могу рассчитывать.
Майор с презрением расхохотался.
— Лишняя скромность, — сказал он, внимательно смотря на Симониса; — в подобных делах нельзя усовершенствоваться на практике; для них нужно родиться. Короче, у нас недостаток в людях. Завтра вы должны собраться в путь и вернуться обратно как можно скорее. При дворе короля и Брюля есть два человека, которым вы незаметно вручите эти два письма от их жен. В них нет ничего… и никто их не поймет, кроме них. Постарайтесь больше увидеть, подробнее узнать и скорее вернуться.
При этом майор с нетерпением, точно желая скорее окончить неприятный разговор, бросил сверток золота на письма, которые лежали на столе и, отойдя несколько шагов, кивнул головой Симонису.
Это золото, брошенное ему в глаза с видимым презрением, вызвало краску на лице Симониса.
— Извините, майор, — сказал он, отодвигая сверток, — я обязан служить его величеству, но без этого прибавления.
— Как это? — спросил майор.
— Если я заслужу, то он может после вознаградить меня; я не принадлежу к числу наемщиков.
Майор посмотрел на него и пожал плечами. Казалось, что это его нисколько не удивило и не тронуло, точно он привык уже к подобным сценам.
— Это на расходы в дороге, — ответил он, — не поедете же вы на свой счет!.. Спокойной ночи, — прибавил он.
Симонис взял письма и, не желая дать повода к подозрению, положил золото в карман и вышел.
Ночь по-прежнему была темная. Он вышел за ворота, и им до такой степени овладела мучительная неуверенность, отвращение и тоска, что, сделав несколько шагов, он подумал: не лучше ли ему, собрав свои пожитки, вернуться в Берн и искать там счастья в труде? Только одно воспоминание о прелестной Пепите удерживало его. Сблизившись с ней, он чувствовал себя облагороженным, и ему не хотелось больше возвращаться к тем грязным интригам, которые оподляли его и к которым он теперь чувствовал большое отвращение. Но как было вырваться из тех сетей, в которых он запутался по собственной вине!
Он уже приближался к городу, как вдруг услышал чье-то пение и почти испугался, узнав в поющем Масловского. Этот последний притворился удивленным.
— Это уж совсем непонятно, — воскликнул он, — что мы беспрестанно встречаемся друг с другом! Верить ли своим глазам? Ведь я вас проводил до дома и вы хотели спать? Какая же судьба занесла вас сюда? Можно подумать, что вы ходили пожелать спокойной ночи прусскому королю?
— А вы' здесь что делаете? — в свою очередь спросил Симонис.
— Я? Да ведь вы знаете, что у меня нет никаких специальных занятий и поэтому бродяжничаю! — расхохотался Масловский. — Слежу за пруссаками. Однако вы знаете, что это далеко не глупый народ. Какая у них дисциплина и порядок… Но, скажите, откуда вас Бог несет?
Не желая проговориться, Симонис должен был подумать, что ответить.
— Признаться, — шепнул он, — маленькая интрижка.
— Здесь? За городом?.. Разве с какой-нибудь коровницей?.. Здесь лучшего ничего не найдете, и странно, что это вы мне рассказываете? Гм!..
— Думайте, как хотите… — сказал Симонис, помолчав.
— Однако, примите мой совет, — прибавил Масловский, — я лучше вас знаю Дрезден и поэтому думаю, что не вполне безопасно так близко от короля назначать свидание. Фридрих подозрителен, и расстрелять человека для него ровно ничего не значит.
Ночная встреча с Масловским, который снова проводил его до самого дома, окончательно разбила несчастного Симониса; попрощавшись с навязчивым поляком, он молча отправился в свою комнату на третьем этаже. Письма Вегенгейма жгли его руки, и от беспокойства он не мог заснуть. Дождавшись рассвета, он побежал во дворец. Весь двор был еще у заутрени, а потому он спрятался в квартире Шперкена, в которой и ожидал баронессу; с ней ему; непременно нужно было повидаться. Паж доложил ей о Симонисе, и через полчаса красавица фрейлина явилась к нему прямо из церкви, даже не переодевшись. Заметив его изменившееся лицо, не обещавшее ничего хорошего, она подошла к нему.
— Что с вами? — спросила она.
