вашему королевскому величеству и просит дать ему ключи от секретного архива.

Наступил момент молчания; но после некоторого колебания королева вскочила с кресла.

— Скажите вашему королю, — сказала она, — что здесь я у себя дома, в своем дворце; что здесь мне никто не имеет права приказывать, и ключей я ему не дам! Уж если вошел насильно, то пусть и возьмет их насилием…

Вилих смешался немного и опустил голову.

— Я исполняю приказание моего короля, — сказал он, — и передам ему ваш ответ, но предупреждаю, что мы, действительно, будем принуждены…

— Можете принуждать себя! — воскликнула королева, протягивая руку, которая так же дрожала, как и ее голос. — Можете не только выломать двери, но даже меня оторвать от них, меня, королеву, дочь императора… меня… (голос королевы оборвался) можете меня оттолкнуть и даже убить! Скажите ему это! — прибавила она в сильном волнении и упала в кресло.

Вилих поклонился и медленно ушел.

Фридрих ждал его, опершись на палку, у железных дверей секретного архива, странно поглядывая вокруг себя, и едва Вилих показался, как он крикнул:

— Есть ключи?

— Королева не хочет отдать. Мало того, она приказала сказать, что будет лично защищать неприкосновенность ее собственности.

Фридрих ни слова не ответил и, с презрением отвернувшись, со всей силой ударил палкой по дверям.

— Выломать их! — приказал он. — Вилих! Слесарей сию минуту; мне еще много дела предстоит и ждать я не люблю; помните это…

В то время, когда с одной стороны бросились исполнять приказание короля, чтобы открыть двери, с другой — стоявшие в коридоре слуги королевы, побежали доложить ей об этом.

Фридрих, видимо, терял терпение. Но не легко было найти работников: ни один из дрезденских слесарей не согласился бы на подобную работу, несмотря даже на величайшие угрозы. Все они разбежались и попрятались.

Пришлось насильно забрать у них инструменты, клещи, молотки и использовать для этой работы прусских солдат. Но едва раздался первый удар, как в конце коридора показалась королева: она бежала в страшном гневе, доходившем до бешенства. При виде этой величественный женщины, появившейся вдруг среди солдат, у последних выпали молотки из рук и все они точно остолбенели. Королева Жозефина бросилась к железным дверям, прикрыла их собой, распростирая руки, и слезы градом полились из ее глаз.

Фридрих, стоявший в нескольких шагах, смотрел на это равнодушно; только на мгновение кровь прилила ему к лицу и быстро снова исчезла. Он поднял палку по направлению к Вилиху.

— Эй! — крикнул он. — Прикажите двум гренадерам взять королеву, сами проводите ее до ее комнат и поставьте там стражу.

Генерал остолбенел и не решался.

— Слышишь! — крикнул король, поднимая палку. — Исполнить приказание [3]!

Когда Вилих, дрожа, приблизился с двумя солдатами и майором Вегенгеймом к королеве, она страшно вскрикнула, и точно такой же стон вырвался из груди придворных, присутствовавших при этом. Плач, проклятия и шум поднялись со всех сторон. Королева лишилась чувств, и двое солдат отнесли ее в комнаты, почти мертвую. За нею поспешили женщины с страшным плачем и проклятиями.

Фридрих стоял бледный, но спокойный; на лице его играла страшная, холодная насмешка, которая возмутила даже тех, которые привыкли его видеть таким. Он поднял палку:

— Продолжайте ломать! — крикнул он.

Солдаты снова взялись ломать замки и петли; каждый из них старался выказать свое рвение, и по мере того, как подвигалась работа, Фридрих постепенно приближался к дверям. Когда последняя петля была сорвана и со звоном упала на землю и солдат открыл двери настежь, король первым вошел в архив.

Посередине первой комнаты со сводами лежали тюки с дипломатическими документами, приготовленными к вывозу; часть из этих документов Ментцель переслал в Берлин. Эти именно документы были нужнее всех для Фридриха [4]. Он знал от Ментцеля, что эти тюки предназначены для отсылки в Царство Польское. В последний день перед отходом в Пирну на это не хватило времени, а на следующий — король, Брюль и обоз были отрезаны от Дрездена.

Фридрих недолго оставался в архиве. Тюки он приказал немедленно перевезти во дворец Мошинской, а для пересмотра остального архива назначил двух советников. У дверей поставлена была стража. Спустя полчаса Фридрих вышел из архива; глаза его горели радостью, которую он, впрочем, и не скрывал; он быстро пошел по коридору и, находясь еще на лестнице, велел подать себе лошадь.

— Батальон солдат! — крикнул он Вилиху. — За мной…

В сопровождении солдат он выехал из дворца через другие ворота, ведущие к католической церкви. Отсюда был виден громадный дворец Брюля. Всем стало ясно, что Фридрих отправляется туда. Батальон был готов, и Фридрих дал знак следовать за ним. За солдатами двинулась толпа в молчании. Дворец Брюля был заперт, но при приближении короля швейцар в парадной ливрее, при сабле и с булавой в руке, раскрыл обе половины дверей. Фридрих что-то шепнул солдатам, которые, в одно мгновение, набросились на несчастного и сняли с него все до рубахи. Бедный швейцар от страха бросился бежать, потеряв по дороге слетевший с него парик.

Несколько человек прислуги, столпившейся на лестнице и видевшей эту сцену, живо улепетнуло. Сойдя с лошади, король направился в сопровождении всей своей свиты и солдат в первый этаж дворца. Пройдя переднюю, он со смехом ввалился в огромную залу, убранство которой состояло из зеркал, фарфора и атласа. В этой зале первый министр принимал обыкновенно князей, послов и коронованных особ, и здесь же он угощал обедом Ришелье. Французы, привыкшие к версальской роскоши, были поражены великолепием этой залы. Во всех дворцах Фридриха не было даже половины того богатства, роскоши и вкуса, какие были здесь. На чем он ни останавливал свой взгляд, везде встречал артистические работы и редкости, которые по приказанию всевластного министра превращались в ремесленные изделия, лишь бы угодить его фантазии. Здесь было много произведений известных мастеров, которые могли бы сделаться знаменитостями, но, благодаря раздробленности на тысячи микроскопических украшений, оставались незаметными. Все в этой зале было так искусно соединено в одно целое, что казалось произведением рук одного человека, созданным одной волей, одним словом.

Фридрих с презрением взглянул на все это и расхохотался. Затем, подойдя к громаднейшему зеркалу, он ударил по нему своей палкой, и зеркало рассыпалось [5]. Это послужило сигналом.

— Разбить! — крикнул король, обращаясь к своим солдатам. — Разгромить все комнаты!

Невозможно описать, какое действие произвел этот приказ, к исполнению которого было приступлено в одно мгновение. Солдаты со страшным криком и дикой радостью набросились на залу и на остальные комнаты; звон разбиваемых зеркал, треск мебели, ломание ящиков, часов, смех и остроты раздавались по всем комнатам. Прислуга Брюля разбежалась, и некому было замолвить слово за уничтожаемые вещи, изваяния, картины.

Фридрих уселся в кресле, смотря на этот погром. По выражению его лица видно было, что он наслаждался местью, но что ему еще было мало. Он осматривал это разрушение и злобно смеялся.

Один батальон не был в состоянии разграбить накопленных здесь богатств, нужно было вызвать второй. Боясь отмены приказания, солдаты выбрасывали драгоценности через окна на улицу, рвали шелковые обои и занавеси на куски и прятали за голенища и в карманы. По мере того как продолжался этот грабеж, солдаты приближались к хозяйственному отделению и, наконец, добрались до погреба с несколькими тысячами бутылок самого лучшего вина и тут же начали пить за здоровье Фрица. Возгласы доходили до слуха короля… Генералы стояли печальные и онемевшие, они сами рассчитывали воспользоваться этими богатствами, и им было жаль, что все это было предоставлено солдатам.

Оставался еще сад, в котором находилась библиотека и картинная галерея, которые ни в каком случае не следовало уничтожать под влиянием минутной злобы. Еще мгновение, и солдаты бросились бы