По словам графини де Камас, Симонис ожидал встретить в баронессе такую же старуху, как и его покровительница, которой и принадлежал этот каменный дом. Он уж издали заметил открытые окна, а на них клетки с птичками. В светлой передней сидела у окна немолодая служанка, у которой лежало на коленях протестантская Библия, а в руках она держала шерстяной чулок.

Так как служанка оказалась глухой, то Симонис должен был громко крикнуть ей на ухо, что у него есть письмо к баронессе от графини де Камас.

Должно быть, хозяйка дома расслышала раньше, чем ее старая Гертруда, так как дверь открылась и появившаяся в ней женщина, маленького роста, с морщинами на лице, в высоком, белом чепчике на голове, любезно пригласила его войти.

В зале было очень чисто и даже весело. Птички пели на окнах, солнце золотило старую мебель; на стенах висели портреты в париках; в углу стояло старенькое кресло, на нем лежала гитара; болонка подошла к нему, понюхала и зевнула.

Старушка в белом чепчике с приветливой улыбкой на губах указала Симонису на стул, а сама пошла к окну с письмом, которое он ей вручил. Чтение письма заняло немного времени. Хозяйка быстро пробежала глазами по бумаге; лицо ее приняло добродушнейшее выражение, и она подошла к молодому человеку.

— Ну, как поживает моя Софи?.. Здорова ли?.. Все также надоедает ей ревматизм?

Симонис уверил ее, что графиня де Камас вполне здорова.

— Вот что значит жить в наш век: ни она ко мне, ни я к ней не можем собраться, а ведь мы очень любим друг друга.

При этом она с любопытством посмотрела на Симониса, а затем на его костюм и вообще на всю фигуру. Казалось, она хотела сразу изучить его и отгадать, что это за человек?

Она нагнулась к нему и, подняв палец к губам, значительно посмотрела.

— Что же вас заставило сюда приехать? — спросила она и, не ожидая ответа, продолжала: — Знаю, знаю, но будьте осторожны, очень осторожны!

И, нагнувшись еще ближе к Симонису, который в свою очередь наклонился к ней, начала говорить, закрывая свой рот дрожащей рукой.

— Нет сомнения, что против Берлина готовится заговор… Да, да… Заговорщики уже разделили между собой владения Фридриха. России достанется Пруссия за издержки во время войны, Силезию возьмет Австрия; Магдебург и Гальберштадт отдадут саксонскому королю; Швеция возьмет Померанию; Франция — Невшатель, а на все остальное тоже найдутся охотники.

Она в упор посмотрела на Симониса.

— Но едва ли это будет так, — прибавила она оживленно, — я надеюсь на нашего Бранденбургского и не думаю, чтобы он допустил… Посмотрим!.. Мне хорошо известно, что Брюль ничего еще не подписал, — прибавила она таинственно, — но не от того, чтобы он не хотел… О, нет! Ему тоже хочется что-нибудь получить за это! Несчастный! Ему так много надо.

Во время разговора старушка вертелась на диване и каждый раз, как будто что-то вспоминая, наклонялась к уху Симониса.

— У них нет войска, — продолжала она, — всего каких-нибудь тысяч десять — двенадцать, и то больше офицеров, чем солдат. Наши прусские гренадеры съедят их на завтрак…

И, точно вспомнив что-то новое, она начала живо расспрашивать гостя:

— Говорите же, говорите, молодой человек, что вы думаете здесь делать?.. Где будете жить? С кем знакомиться и у кого бывать?

— У меня еще нет квартиры.

— Браво! — воскликнула баронесса. — У меня есть, как будто нарочно для вас, две комнаты. Правда, немного высоко, на третьем этаже, но у вас ноги молодые. Ведь вы не будете давать балов.

Старушка вынула из ящика связку ключей и показала их Гертруде, которая скорее догадалась, чем расслышала, в чем дело, и взяла ключи; баронесса фамильярно потрепала по щеке следовавшего за ней Симониса.

— Сходите, посмотрите, и если понравится, то я не возьму с вас дорого.

Он уже уходил, когда старушка схватила его за руку и спросила:

— Вы играете на каком-нибудь инструменте?

— Немного на скрипке и на клавикорде, но музыку я уже забросил.

— Днем, пожалуй, играйте себе сколько угодно, — продолжала она, — но вы, молодые, имеете привычку играть при луне, а я этого терпеть не могу, потому что это мешает мне спать.

Гертруда отправилась вперед на третий этаж; Симонис осмотрел комнаты: они были светлые, веселые и понравились ему. Оставалось только узнать цену, так как все остальное было подходяще, в особенности соседство старушки.

Служанка, хотя ее и не спрашивали, сообщила, что живший в них какой-то чиновник платил, вместе с прислугой, по три талера в месяц… Цена была доступная. Все шло как по маслу. Баронесса подтвердила вернувшемуся Симонису слова Гертруды, и условие было заключено поцелуем руки старушки. Узнав еще от баронессы, что не следует проливать воду на пол, портить стен гвоздями и бить оконные стекла, Симонис отправился за своими вещами.

В тот же день он уже был на своей новой квартире и, не откладывая в дальний ящик, написал к графине де Камас все, что узнал в продолжение дня и с минуты своего приезда в Дрезден. На следующий день утром Бегуелин был очень удивлен, получив письмо для пересылки графине. Его видимо беспокоила такая поспешность со стороны молодого человека.

— Извините меня, — обратился он к Симонису, — но я должен вам заметить, что вы слишком ретивы… Раз вы их приучите, они станут требовать от вас частых сведений, а наша корова не всегда имеет молоко… К тому же, ветер иногда разносит такую грязную пыль по улицам, что ее посылать не стоит.

Симонис промолчал, но письмо было отправлено.

Это было в то самое время, когда Брюль пользовался сильной, практически неограниченной властью. Всем было известно, что после Августа Сильного царствовал Август III, кроткий, набожный, любитель опер и охоты, халата и трубки. Его только и можно было встретить на охоте в Губерсбурге, в его часовне, или же в театре. Саксонией управлял не Божией, а королевской милостью — Брюль; и после нескольких неудавшихся попыток низвергнуть его, все пришли к тому убеждению, что пока жив король, царствовать будет Брюль.

Король предпочитал не вмешиваться ни в какие политические дела, так как любил быть в хорошем расположении духа, есть, пить, спать, стрелять, забавляться оперой, шутами и любоваться своей роскошной картинной галереей. Только время от времени он спрашивал, есть ли деньги, и, получив вполне удовлетворительный ответ, засыпал спокойно.

Нельзя было не признать неподражаемой изворотливости, с которой Брюль, казалось, доставал деньги из-под земли. Все было обложено налогами, даже нищие должны были платить известную сумму за право собирать милостыню; но никто не смел сопротивляться чему-нибудь ни словом, ни делом. Наконец, брали деньги в долг у голландцев и не упускали ни малейшего случая взять их там, где представлялась возможность, и хотя войска не получали жалованья, но зато опера была доведена до совершенства.

Последняя победа, одержанная Брюлем над графом Динаром, доказала, что с ним воевать невозможно.

Граф Маврикий-Карл Линар, бывший послом в Петербурге в царствование Анны Иоанновны, оставив этот пост, жил в Дрездене без всяких занятий, в чине тайного советника. Министр отлично знал, что граф строит против него козни и ждет только удобной минуты, чтобы очернить его перед королем; но Брюль так ловко устроил, что без его разрешения никто не имел права видеться с королем, а графа, как бы из вежливости, он лично всегда провожал к королю и не оставлял их вдвоем ни на одну минуту: Брюль вводил и выводил его из кабинета.

Войскам не было заплачено жалованья за двадцать восемь месяцев. Линар, наконец, нашел смелого