только мучение. Куртка серого полевого цвета теперь не застегивалась под горло, а носилась с открытым воротом — большое удобство при участившихся теперь долгих маршах. Теперь у нас снова появились мозоли на всех мыслимых и немыслимых местах тела. Иногда тихие проклятия слышались в до­йне Рейна или в Шварцвальде, но ничего не помогало, 1ы же стали гренадерами и длительные маршевые нагрузки были так же важны, как и умение метко стрелять.

Хотя наши маршевые скорости были впечатляющи-1и, никто из нас не страдал честолюбием до такой степени, чтобы оставаться пехотой из чистой традиции. когда по батальону стали ходить слухи, что из нас скоро делают моторизованную пехоту, то мы сразу стали такими сторонниками такой модернизации. В нашем представлении она выглядела так, что, по крайней мере, хотя бы на машинах будут перевозить нашу тяжелую по­лажу — скромность всегда украшает. Может быть, на машины бы собирали полумертвых «хромоножек» и везли бы за ротой?

Дни в то время года были особенно ясными. Взгля-,ом можно было с высот Шварцвальда охватить всю до­йну Рейна до Вогез: справа и слева от Рейна — немецкая земля с немецкими людьми. На топографической карте во французском Эльзасе — сплошь немецкие названия населенных пунктов. До Страсбурга — рукой подать, а он тесно связан с правобережным Келем. Страс­бург — французский, а Кель — немецкий. Сколько по­литического неблагоразумия и безответственности потребовалось в ходе истории, чтобы проводить здесь границы, и как равнодушно их насаждать вопреки воле населения! Со времен французского «короля-солнца» в 1681 г. немецкий имперский город Страсбург — на­сколько я помню школьные занятия — впервые был от­торгнут от постоянно раздробленных немецких земель, и с тех пор шла ожесточенная борьба за эти поля и леса, высоты и лощины этой исконно немецкой земли от Альткирха до Лаутербурга. Завоеванная немцами в 1870— 1871 годах, она снова была потеряна в 1919 году и пере­шла к Франции — такова была судьба людей в пригра­ничной полосе.

В свободное время я с удовольствием гулял по лугам и полям. Хотя я ничего не понимал в сельском хозяй­стве, я чувствовал себя крестьянином, так же как и сол­датом. В этом я видел две взаимодополняющие задачи: выращивание хлеба на родной земле и защита этой земли, которая обеспечивает нам этот хлеб.

«Солдат и крестьянин»: родственность сущностей! Она в последующие годы будет определять мою жизнь.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Когда наш поезд подошел к перрону, я лежал на моем временном лежаке — в багаж­ной сетке купе. Мои товарищи уже стояли у окон и смо­трели на оживленное движение на платформе.

Как все быстро происходило. Когда я вернулся из прогулки по Шварцвальду в расположение, было уже объявлено о запрете увольнений. Посреди ночи послы­шался свисток дежурного унтерфюрера: «Подъем!», «Через час рота выступает!»

С какой руганью тогда мы поднимались с наших со­ломенных лежаков! Особенно сильно ругался Кеттенмайер. Здесь, как и везде, он уже заимел подружку и на вечер должен был получить приглашение к ее родите­лям. Он не был большим красавцем, зато имел большой рост, был зрелым и имел массу преимуществ.

— Парнишка, тебе бы было неплохо на чуть-чуть смо­таться, чтобы побыть с ней немножко, — шутя прошлым вечером сказал ему долговязый Шимпфёзль. Ему было легко говорить с его необычайным ростом.

С раннего утра мы поехали в северном направлении к неизвестной станции. Мы предположили, что нас ве­зут опять в Ораниенбург. Нам было бы лучше провести зиму в Шварцвальде, чем в промозглом Бранденбурге. Куда мы ехали, не знали даже наши унтерфюреры.

Наконец, в Циттау мы вылезли из вагонов. На кален­даре стояла дата 8 октября 1939 года. Германский вер­махт вступил в Судетскую область с задачей полностью ее оккупировать к 10 октября.

Уже ночью наш батальон стоял в полной готовности у дороги поблизости от пограничного пункта. На рассвете следующего дня там мы впервые вышли на сцену миро­вой истории.

Начался мелкий дождь. Подавленные, мы ютились в защищенных от дождя местах и ждали приказа о высту­плении. Во взводах выдали боевые патроны. Несмотря на ночь и дождь, нас обступали люди всех возрастов и вместе с нами ждали, что будет. Как пройдут следующие часы? Окажут ли сопротивление чешские войска? Когда мы утром выступили, то были готовы ко всему — и к дру­жескому приему судетским немецким населением, и к недружественным приветам со стороны чехословацких оборонительных сооружений.

Батальон развернулся, боевой порядок на марше был установлен. Наша рота обеспечивала боевое охра­нение батальона. Я находился в головной походной за­ставе, и поэтому был одним из первых солдат, перешед­ших границу.

Вступление выглядело следующим образом: наше отделение в головном боевом дозоре, за ним в ста ме­трах — остальной взвод, еще через сто метров — осталь­ные взводы нашей роты и, наконец, на значительном удалении — главные силы батальона в составе 5-й и 7-й рот и пулеметной роты с тяжелыми пулеметами. К на­шему огорчению, перед самым маршем командиром к нам был назначен новый, никому не знакомый унтерфю-рер. К нам, молодым ребятам, он совершенно не под­ходил. Ему по виду было уже около тридцати лет, и вид у него был совершенно не военный. Форма на нем висе­ла, а винтовку он держал как воскресный охотник после охоты. Он постоянно менял темп марша, что утомляло. Мужик был просто невыносимым. Вопреки своему же­ланию шли мы за ним, постоянно наблюдая за его вися­чими плечами.

Еще до наступления дня мы под высоко поднятым шлагбаумом перешли чешскую границу. Рассредото­чившись, наша группа «разведывала» все далеко впере­ди. Все было спокойно. От брусчатки далеко разносился грохот наших подкованных железом сапог. Трап-трап-трап — гремело в утренней измороси. Лучше бы мы шли на мягких подметках. Никто не разговаривал. Все мы были в ожидании грядущего. Это был час нашего перво­го боевого задания — через полгода после моего посту­пления добровольцем.

После того как в течение часа не было встречено ни­какого сопротивления, напряжение постепенно начало спадать. Первым пунктом на нашем пути была Богем­ская Лейпа. Слева навстречу нам стремилась бурная речка — верховья Нейсе. Но мы вскоре повернули от нее и пошли в западном направлении. Деревня за де­ревней, городок за городком оставались позади. Не­мецкое население устраивало нам праздничные встре­чи. Немецкие жители говорили нам, что чешские солда­ты только что ушли. Они имели с нами тесную связь, наши коллеги из противоположного лагеря! То есть в любой момент от них можно было ожидать сюрпризов. Весть о нашем продвижении нас опережала. Где бы мы ни появлялись, начинали бить церковные колокола. На­селение испытывало неподдельную радость. Повсюду встречались дружелюбно махавшие руками и смеющи­еся люди. «Кампания» превращалась в торжество!

В Богемскую Лейпу мы пришли после 55-кило­метрового марша поздно вечером. На улицу высыпали опьяненные радостью люди. Нам было нелегко идти сквозь эту толпу. Под звон колоколов девушки набрасы­вались на нас, целовали, обнимали, тискали под смех и слезы собравшихся. Идя с карабином, заряженным бо­евыми патронами, попасть в такую ситуацию я не рас­считывал. Я был совершенно растерян, что не скрылось от моих товарищей. Придурок Шимпфёзль, естествен­но, начал звать «мамочку» для своего ребенка. Но успех заключался в том, что я был расцелован зрелыми жен­щинами.

То, что мы отмерили своими сапогами, было вполне обычным маршем. Однако, подхваченные радостью на­селения, оглушенные праздничным звоном церковных колоколов и чувством, что нас встречают как освободи­телей, мы просто переносились от одного населенного пункта к другому, что сразу же снимало всякую боль и усталость.

После построения батальона и расположения на при­вал все тяготы вдруг стали до неприятного заметны. Ноги от ступней до бедер сразу же одеревенели, горели ступни от многократно стертых мозолей, на нас навали­лась тяжелая усталость. Когда мы уже представили себе, что выполнили задачу дня и радовались охапке соломы, нам объяснили, что здесь останутся только следующие за нами подразделения полка, а наш бата­льон должен идти дальше. Эта новость нас поразила как удар грома. Еще до этого мы подменили солдат пуле­метной команды и несли наполненные водой пулеметы и тяжелые коробки с боеприпасами. Теперь мы должны были идти еще дальше. «Еще 10 километров! До следу­ющей развилки дорог и там встать в боевое охра­нение!»

К тому времени стемнело. Розы, которые подарили нам деревенские жители, завяли и устало висели из пу­говичных петель. Мы тоже устали как собаки.

— Походный порядок прежний, головная походная застава высылает вперед разведывательный дозор из трех стрелков на расстояние 30 метров, на слышимость голоса!

Выделенные три человека заковыляли вперед и ис­чезли в темноте. С издевкой мы крикнули им вслед:

— Вперед — на Прагу!

Назначенный четвертым стрелком, я взял два ящика с патронами и пошел последним дозорным впереди идущих за мной 300 человек. Шаги тяжелые, ремень ка­рабина давно уже до крови натер ключицу. Брюки, сши­тые из грубой ткани, до крови растерли внутреннюю по­верхность бедер, а попадавший туда пот жег эти места огнем.

— Еще всего-навсего десять километров, ребята! — Наш вислоплечий командир отделения, нелюбимый и несносный, сказал это бодрым голосом. И никакого следа усталости, походка вразвалочку, как будто он це­лый день просидел где-то здесь. При этом у него не было времени даже отдохнуть, потому что его постоян­но вызывали к командиру роты для доклада и постанов­ки задач.

«Всего-навсего» десять километров! Первую сотню метров мы прошли как по горячей сковороде, пока го­лое мясо на ступнях снова не привыкло к нагрузке. Та­зом вправо, тазом влево — подобие свободной поход­ки. «Песок» в суставах нужно сначала снова тонко раз­молоть, прежде чем снова разовьешь маршевую скорость.

Поуцар должен был сменить 1 -го стрелка. В темноте он вылил воду из охлаждающего кожуха пулемета, что облегчило его на несколько килограммов. Едва мы выш­ли из города, как вдалеке послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. Поуцар чертыхнулся. Без охлаж­дающей воды пулемет стрелять, когда это понадобится, не сможет. После того как мы устало протащились три километра, командир отделения взял у Поуцара пулемет, чтобы нести самому. Отсутствие охлаждающей воды было сразу же обнаружено, и теперь Поуцар должен был продолжать браво нести пулемет, но уже с наполненным кожухом. Наше уважение к «новичку» значительно вы­росло, когда мы из-за усталости стали раздражаться из-за каждой мелочи, например, из-за того, что Шерербау-ер от усталости волочит ноги, или из-за того, что то от одного, то от другого исходит нехороший запах, или из-за того, что Ехе наступил Фрювирту на задник сапога. Ругательства висели в воздухе, «начальство», задницы, должны знать, как приходится пехотинцам на марше. И длинный тирольский дровосек, шедший впереди меня, обещал дать мне «пару горячих», когда я в темноте пару раз наткнулся на него и, обвешанный карабином и за­пасными стволами, вывел его из равновесия. Пунтигам из Граца, старший в роте, призвал нас сохранять спо­койствие и назвал нашу ругань ребячеством:

— Кто может так ругаться, еще достаточно силен! Вперед, парни!

— Идешь с нами, вот и слушай! — возразил длинный впереди меня достаточно громко, чтобы мог слышать командир отделения. Но у него все же хватило ума от­крыто не перечить прусскому начальнику. Да, этот «не­военный» начинал нам нравиться. Наивысшую похвалу он заслужил от Поуцара во время короткого привала:

— А парень-то на горбе несет столько же, сколько и мы.

Наконец! Наконец мы приблизились к своей цели. Когда мы преодолели вытянутый холм, то увидели еще далеко впереди огонек, который мог светить только из какого-нибудь селения. Скоро конец нашим мучениям.

Когда мы пришли в село и дожидались подхода остального взвода, на вездеходе подъехал офицер:

— Ребята, это еще не конечная цель! До следующего важного перекрестка дорог еще девять километров!

— Следующий раз!

— Кто это сказал? Представьтесь, как положено!

— Лизни мне жопу! — злобно прошипел Пунтигам. Напрасно в темноте офицер пытался отыскать «бун­товщиков». Бодро крикнув:

— Я доложу о вашей выходке рапортом! — он нако­нец уехал на своей машине, покинул сцену, сопрово­ждаемый нашими грубыми пожеланиями.

Мы с ног валились от усталости, но не могли лечь, по­тому что у нас ничего не гнулось и мы боялись, что из-за боли не сможем встать. Горевшие огнем ступни нас уже не держали. Теперь и на левой ключице я заметил опухоль толщиной с палец. Тогда, с руками, занятыми ящиками с патронами, я закинул ремень от карабина за шею, кото­рая хотя и была натерта, зато до сих пор не была под на­грузкой. Теперь осталось, не сгибаясь, упасть на кучу хво­роста у дороги и лежать бревном. Сидеть мы уже не мог­ли. Трущиеся поверхности зада и