лежало, медленно разлагаясь, на тропе. Тысячи раз через него переступали сапоги, прежде чем оно окончательно не разложилось на солнце и не провали­лось само в себя.

Сегодня мы опять в старом составе, а вчера среди нас был батальонный врач, гауптштурмфюрер. От гаупт­штурмфюрера Кнёхляйна я получил приказ доставить его на командный пункт для вручения Железного креста 1-го класса. Врач прихорошился, для торжественного случая надел лучшую форму и начищенные сапоги, при­готовившись идти с нами. Хочу сказать наперед, что мы заранее договорились так протащить его через болото, чтобы полностью испортить ему праздник награждения. Мы без предупреждения заставляли его прыгать на об­ манчивые кочки, плававшие в бурой болотной жиже над старыми воронками от бомб и снарядов. Он погружался в них до глубины орденских планок, а мы с ухмылкой смотрели, как он при каждом завывании снаряда плю­хался в болотную жижу. Нам этот человек не нравился. Со своим швабским диалектом, вечно бледным испи­тым лицом, он действовал на нас как чуждый элемент. Было общеизвестно, что в критической обстановке на его помощь можно было не рассчитывать, особенно тог­да, когда он думал, что его жизнь находится в опасно­сти. За него должны были подставляться другие, чтобы за их решительность и храбрость он символично полу­чил награду за храбрость. Настроение солдат соответ­ствовало этим обстоятельствам. Наши люди после не­выносимых мучений и демонстрации неслыханной и ставшей уже само собой разумеющейся храбрости от­правлялись безо всяких Железных крестов в могилу, а этот хлыщ через пару дней в блеске своей награды бу­дет фланировать по Курфюрстендамм.

Когда мы, нагруженные тяжелыми канистрами и ящи­ками с боеприпасами, пришли на командный пункт ба­тальона, нас уже с нетерпением ждали с пустыми котел­ками и флягами. Через час появился наш доктор при полном параде и полагающимся по случаю запахом шампанского, с явным ожиданием поздравлений, удив­ления и восхищения. Поскольку никто и не подумал их выражать, это подействовало на него несколько отрез­вляюще. Мы освободились от тяжелого груза боеприпа­сов и продовольствия, а вместо него собрали пустые пулеметные ленты, чтобы дать работу обозникам с их зарядными машинками. Я собрал письма товарищей со всего батальона. Они отправятся кратчайшим путем на родину авиапочтой. Один способный ходить тяжело ра­ненный пойдет с нами в полевой госпиталь, а трех по­гибших придется донести на импровизированных но­силках до разрастающегося кладбища у главного пере­ вязочного пункта. Вчера убили одного, а завтра, может быть, их не будет вообще, а так — кто его знает.

На самом деле мы уже замыслили произвести над доктором повторный обряд крещения. Но проделать та­кую шутку в присутствии сопровождаемых нами убитых показалось нам фривольным. Однако нашу роль приня­ли на себя сталинские оргбны, дождь и болото.

Если мы думали, что обратная дорога с пустыми ка­нистрами и термосами для еды будет легче, то мы же­стоко обманывались. Две пары человек несли убитых, уже освобожденных нами от тяжеленных сапог и привя­занных ремнями от противогазных коробок к примитив­ным носилкам. Нам постоянно приходилось отмахи­ваться от роя мух, гнездившихся на их ранах. Еще шесть человек несли канистры, термосы, ящики с пустыми пу­леметными лентами и «отдыхали», потому что через четверть часа наступала их очередь нести убитых. Я шел во главе с автоматом, обеспечивая охранение. В каче­стве груза я нес сломанный пулемет и пытался оказать носильщикам помощь тем, что отыскивал в окружающей трясине кочки понадежнее. Однако предотвратить не­однократное падение носилок с убитыми в наполненные водой воронки не удалось, потому что носильщики те­ряли равновесие на краю воронок и на время исчезали в бурой жиже. Единственным, нагруженным Железным крестом 1 -го класса, оставался доктор.

Снова отправились в Горшковичи: осенний дождь, начинающийся в этих краях уже в августе, на некоторое время прекратился, и чувствительные к дорожным усло­виям обозы смогли переместиться в примитивные дома окрестных деревень. Там, где это было возможно, глав­ная линия обороны была отведена из заболоченного леса, потому что наладить там бесперебойное снабже­ние частей было невозможно. При этом были заняты все высоты, обеспечивавшие круговой обзор, все населен­ные пункты в этом районе и соединяющие их дороги.

Теперь мы ночевали в тех хатах, которые летом счи­тали непригодными для постоя. Наши первые землянки, построенные без опыта и надлежащего руководства, для житья оказались совершенно неприспособленны­ми. После первых сильных дождей мы должны были по­кидать их бегом, чтобы не утонуть.

Теперь я квартировал вместе с длинным Клееманом, водителем Кнёхляйна, настоящим берлинцем, и орди­нарцем командира в одной бедной и грязной хате с ее хозяевами- крестьянами. Пол был загажен и много лет не мылся. Покрытый шелухой семечек подсолнечника, он был похож на часть огородной земли. Под столом и скамейками, хрюкая, бегал маленький поросенок, каж­дый раз распугивая кур. На столе стоял только что нау­чившийся ходить годовалый ребенок без штанов, сверху замотанный в грязные тряпки. Поросенок и ребенок пи­сали, куры — гадили: животные — на пол, а человече­ское дитя — на грязный стол, попадая при этом в карто­фельное пюре, приготовленное к обеду. «Приятного ап­петита!» — вырвалось у меня. Однако Виггерль Вольварт из Юденбурга в Штайермарке заметил:

— Ну, мы же тоже несколько дней пили кофе и варили суп из воды, взятой из пруда, в котором утонул целый эскадрон казаков со своими жеребцами.

Гауптштурмфюрер Кнёхляйн, новый офицер для по­ручений и получивший должность батальонного адъю­танта мой доктор Грютте расположились в каменном доме неподалеку. Самый большой и важнейший ком­форт у них состоял в колодце, расположенном рядом с домом, и в отличной изразцовой печи, отапливавшей четыре комнаты. Когда-то этот дом принадлежал поме­щику, а наш — его слугам. Мы повесили одеяла и отго­родились им от русских, поросенка и кур переселили в хлев.

Целыми днями противник атаковал наши позиции, пытаясь найти в них слабое звено. Доставлять в войска снабжение на автомобиле с каждым днем становилось все труднее. Круглосуточно минометы и артиллерия противника вели огонь по опорным пунктам и дорогам. Иногда под обстрел попадали и обозы.

Однако то, что разразилось над нашей дивизией на рассвете 24 сентября 1941 года, до сих пор не имело примеров. Отдельных разрывов было уже не разобрать. Над фронтом стоял сплошной грохот. Давно ожидавше­еся нами наступление противника началось. Впервые мы перешли к позиционной обороне. Хотя из допросов пленных мы знали, что готовится наступление, однако о его силе мы не имели никакого представления.

Как только открыла огонь артиллерия, я выскочил из избы и бросился в окоп под стоявший в нем укрытый от осколков «Адлер». Машина стояла под брезентом, на­дежно защищавшим ее от дождя. Но сейчас разрывы снарядов русской артиллерии обрушили на него тонны грязи. Если я и уцелел под этим градом снарядов, то это было просто чудо.

Но вскоре мне не захотелось, чтобы надо мной был автомобиль. Если в него угодит снаряд, то он загорится, и меня просто зажарит. Черт возьми! Выбираться мне надо из этой ловушки! Я выбрался из окопа и укрылся за защитным валом за машиной. Но когда на меня обруши­лись камни и земля, я снова спрятался в окопе под ма-

шиной. Убьет осколками, камнями или сгоришь — не все ли равно? Чему быть, того не миновать.

Наша артиллерия все еще молчала. То ли связь с ней прервалась, то ли она пала жертвой русских тяжелых снарядов?

И тут позади меня и надо мной завыло и протянуло по небу в направлении противника густое огненное и дым­ное покрывало. А потом снова завыло таким звуком, от которого кровь стынет в жилах. На широком фронте взле­тели смертоносные реактивные снаряды, оставляя за со­бой дымный след. Их разрывы добавились к грохоту бит­вы. Это было оружие, тщательно замаскированное и со­храненное в глубокой тайне, размещенное на позициях позади нас и полностью отгороженное от окружающих.

А вот, наконец, бабахнуло далеко позади нас: наша тяжелая артиллерия начала обстрел выявленных огне­вых позиций русских. Теперь над нашими головами с гулом понеслись 105-мм снаряды наших полевых гау­биц навстречу наступающему противнику.

Когда я высунул голову из моего укрытия, чтобы по­смотреть, не подошли ли иваны на расстояние, с кото­рого они кричали свое обычное «Руки вверх!», меня поч­ти выбросил из моей щели мощный четырехкратный залп. Ночью незаметно позади меня заняла огневые по­зиции батарея длинноствольных орудий, метнувших первый залп в дальнюю цель. Эх, парень, парень. А ты и не знал, что позади собрался целый арсенал тяжелого вооружения!

Хуже всего гремело сражение к северу от меня. Я со своего места еще мог видеть участок у Дубровки. Там где-то должен был воевать первым номером пулемет­ного расчета наш Буви. Мик сказал мне как-то, что наш товарищ пошел в пулеметчики, чтобы отличиться на этой должности. Если бы его не отделили от нас, он бы не решился на смену должности.

Где-то в небо выбросили трассы своих снарядов 20-мм спаренные зенитные пушки. Хотя в дыму горящих домов и машин не было ничего видно, то услышанное было верным знаком того, что штурмовики снова где-то над нами. Было бы удивительно, если бы они не вмеша­лись в происходящее.

Посыльный мотоциклист в забрызганном грязью плаще бросился в мою ячейку и прокричал:

— Приказ командира! Ты должен немедленно отвез­ти раненых в тыл! Русские напирают с такой силой, что могут в любой момент прорваться! Поэтому раненых срочно надо вывезти с передовой! Черт, моему мотоци­клу тоже досталось — осколок в заднее колесо!

Ну, вот! Быстро выскакиваю из ячейки, сбрасываю камни и землю с крыши машины. Завожу. Слава богу, мотор сразу запускается. Отправляться в дорогу в этой мешанине всегда хорошо — теряется своеобразное чувство страха, коренящееся в желудке. И прежнее удальство, с которым я уже не раз отправлялся в поезд­ки под огнем противника, возвращается ко мне. Мото­циклист обнаружил между сиденьями бутылку «трех­звездочного» и изрядно из нее отхлебнул. А я опустошил бутылку доктора Грютте. Когда в животе теплеет, стано­вится полегче.

Дорога к командному пункту батальона, по которой я проехал пару дней назад, вся изрыта воронками, что вынудило меня съехать в болото. Замечаю самые пло­хие места, которые надо будет объехать на обратном пути. Когда приехали на командный пункт, русские про­рвались и захватили один из опорных пунктов. Тем не менее на передовой в круговой обороне еще держались наши люди. Мой ботаник доктор Грютте собрал всех, до кого мог докричаться, в том числе и меня, и во главе смешной разношерстной горстки с криком «Ура!» по­шел в контратаку. Создав видимость крупных сил и хра­бро применяя ручные гранаты, удалось обмануть про­рвавшегося противника и выбить его с первой линии обороны. На самом деле мы значительно усилились за счет тех, через кого прорвались русские и кто остался в живых. И иваны побежали. Им еще добавил запала уце­левший пулемет, да так, что они побросали оружие и остановились с поднятыми руками. Пленных заставили отнести на командный пункт всех наших многочислен­ных убитых и раненых. Наши позиции снова были заня­ты нашими подразделениями, хотя и ослабленными. Исход первого дня сражения был решен.

Командный пункт узнать было невозможно. Раньше он располагался в укромном месте лесной чащи. Теперь вокруг из земли торчали только обугленные пни дере­вьев. Два блиндажа получили прямые попадания, и на­ходившиеся в них были разорваны в клочья вместе с радиостанциями. Все телефонные провода были пере­биты. Два артиллерийских разведчика были убиты. Только в штабной роте батальона в тот день было один­надцать убитых. Штурмовики тут тоже хорошо порабо­тали и собрали свой урожай жертв.

Раненые лежали в глубоких воронках и ждали отправ­ки в госпиталь. Тех, кому требовалась срочная помощь, я забрал с собой в первую очередь. Двух лежачих я поло­жил на носилках поперек машины, а двух сидячих — что­бы их придерживать, и поспешно отправился в тыл, пока на опорный пункт снова не обрушился огневой налет.

Такой маневр мне удалось совершить и во второй раз. И я только после этого заметил, что два запасных колеса пробиты. То, что пробито второе, я заметил на главном перевязочном пункте в Красее, когда перено­сил раненых в землянку. Хорошо, что мне удалось еще уехать оттуда, потому что вид страданий может даже на­стоящего солдата довести до полной потери боеспо­собности.

Когда я хотел уже в третий раз повторить свою по­ездку по пустынным дорогам и сырым от дождя полям до опорного пункта, доехать туда мне не удалось, пото­му что иваны все же его захватили. Командир со своими офицерами сидел на корточках в придорожной канаве и пытался выяснить обстановку.

Там, где были опорные пункты рот, еще шла ожесто­ченная перестрелка, но пулеметные очереди к ней уже не примешивались. Это можно было ясно услышать. Из района Лужино, дальше к северу, стрельба наших пуле­метов еще доносилась, однако ее забивал треск пистолетов-пулеметов противника и выстрелы танко­вых или полевых пушек. Доктор Грютте поручил мне не­медленно ехать назад, забрав с собой раненых и доне­сение для передачи в штаб полка, раздобыть и привезти боеприпасы, добавив: «Все равно как!» В ротах патро­нов совсем не осталось, а связи с командным пунктом полка никакой не было.

Когда я ехал назад, то увидел, как солдаты из вер­махта на дороге разгружают подбитый тяжелый грузо­вик с боеприпасами. В Красее я выгрузил раненых и поехал дальше на командный пункт полка с донесени­ем, сдал его и получил устный приказ для батальона: «Продолжать удерживать позиции!» Назад поехал той же дорогой. Из Горшковичей в Красею строем шли сол­даты нашего обоза: сапожники, портные, оружейные мастера, водители — из всех рот. Все, кого можно было собрать, шли на передовую. Они шли быстрым шагом по сторонам дороги. Это было лучше, чем ехать на ма­шинах, притягивавших к себе огонь из всех видов ору­жия. Штурмовики господствовали над дорогами и нале­тали всегда неожиданно, в то время как о нашей авиа­ции нельзя было и мечтать.

На складе боеприпасов вермахта никакой охраны. Быстро выясняю: есть все виды боеприпасов для пехот­ного вооружения, включая снаряды для «танковых мо­лоточков» и легких пехотных орудий. Ящики с патрона­ми для карабинов в обоймах, «лимонки» и (какая пре­лесть!) снаряженные пулеметные ленты! Гранаты на длинных ручках я отставляю в сторону: они