Три золотых дня покоя. Дни, когда распускались разные слухи. Что теперь? Эта кам­пания кончилась. Что будет дальше?

Слух первый: Возвращаемся обратно в Рейх! — из самого верного источника!

Слух второй: Едем в Ораниенбург! Для восполнения потерь (и снова для несения караульной службы?).

Слух третий: В Дахау! — самое неприятное место для переформирования нашей дивизии.

Слух четвертый: Все чепуха! Теперь от полкового по­сыльного мотоциклиста известно наверняка, что мы едем на те самые квартиры в Швабии, которые занима­ли перед дивизионными маневрами в Мюнзингене.

Вот прекрасно! Я уже вижу себя за накрытым столом в уютной кухне матушки Штольп в Лауфене на Некаре, пе­редо мной горячий кофейник под войлочным колпаком...

Мальчишка, мальчишка! И хорошенькая Матильда в соседнем доме напротив. Быть может, Петерайт больше уже не вернется на эту квартиру? И мне теперь уже не шестнадцать, а семнадцать!

Наша дивизия двинулась на север. Машина за маши­ной, выдерживая положенную дистанцию.

Справа от нас тянулись длинные колонны пленных, тоже шедших на север. Какая теперь у них цель? Навер­

ное, уволят с военной службы в каком-нибудь лагере и отправят домой. Порядком разрушенной в некоторых местах стране требуются их руки для строительства.

Чем дальше мы продвигались на север, тем замет­нее были следы боев. Здесь обороняющиеся еще ока­зывали сильное сопротивление, но все проиграли на­шему новому способу ведения боевых действий, наше­му вооружению и боевой технике, обеспечивающим скорость. А у французов осталось много вооружения времен Первой мировой войны.

Вообще-то нам надо было ехать восточнее. Такое впечатление было у меня. Такие знания я почерпнул из французского школьного атласа, найденного мной в придорожной канаве. И вот уже поступает объяснение «знатоков»: в Париже нас погрузят на железную дорогу и отправят в Штутгарт. Вечером солнце светило нам прямо в глаза, значит, мы ехали прямо на запад, и это было далеко южнее Парижа. И слишком хитрый полко­вой мотоциклист-посыльный появляется перед маши­нами: «Швабские девушки подождут! Новое сообщение! В Шербуре мы садимся на корабли и отправляемся в Норвегию!» Услышав от нас в ответ: «Полижи нам жопу, ты, слива!» — он со смехом помчался дальше.

У нас была короткая техническая остановка и привал для приема пищи. Потом колонны двинулись в ночь сно­ва неизвестно куда. Узкие прорези в светомаскировоч­ных щитках на фарах давали только узкий пучок света. Это действовало утомляюще после долгой поездки по жаре. И тем не менее так ехать было гораздо легче, чем совсем без света, ориентируясь только по белой тряп­ке, вывешенной на кузове впереди идущего грузовика, как это было несколько ночей подряд.

Утром мы приехали на местность, похожую на парк, и остановили машины. Счетчики километража показыва­ли 648 километров, пройденных в колонне.

Монкутан стал на несколько дней промежуточной станцией, а затем машины батальонов потянулись даль­ше по дорогам, указанным для моторизованного мар­ша. На этот раз было известно, что целью марша явля­ется атлантическое побережье на юге Франции.

По прекрасной погоде мы ехали по лучшим дорогам и уже не в том непереносимом режиме к испанской грани­це. В некоторых прекрасных городках мы останавлива­лись на день, в других — на несколько. Дисциплина в во­йсках и по отношению к населению была безупречной и отмечалась соответствующими гражданами и бургоми­страми, как нам говорили об этом на обычных вечерних построениях. Только один раз случилось происшествие. Во время остановки на отдых в одном дворцовом парке мы решили хозяйственным мылом постирать наши уже стоящие носки и кальсоны в мраморной ванне фонтана, что придало сероватую окраску среде обитания золотых рыбок. Хотя ни одна рыбка не сдохла, после жалобы вла­дельца дворца батальонному командиру штурмбаннфю-реру Фортенбахеру нам устроили разнос, начинавшийся словами: «Вы, варвары...» Но когда мы перед отправле­нием вычистили наше место привала до последней со­ломинки, нам простили предшествующий проступок.

Брока был временным конечным пунктом нашей по­ездки поперек Франции. Маленькое местечко находит­ся в 20 километрах севернее большого города Мон-де-Марсан. Там расположился штаб полка.

Но уже через пару недель мы снова были на колесах. Всем обратно на север — охранять демаркационную ли­нию. Штаб 1 -го батальона, где я по-прежнему служил, с одной ротой занял деревушку Дорнеси, заброшенное местечко с неказистыми домами в горной местности в 30 километрах юго-западнее города Авалона.

Всякого рода проверки и инспекции расцвели здесь пышным цветом. Все, кто не нес службу непосредствен­но на демаркационной линии между Мулином и Шалон-сюр-Сон, были охвачены проверками. Проверка оружия, проверка снаряжения, проверка обмундирования (при этом выяснилось, что галстук времен Первой мировой войны пережил свое второе рождение), и не забывать про вечерние внезапные проверки здоровья. Нам, во­дителям, предстояло пережить еще ужасную проверку автомобилей. Жаркими летними днями мы лежали под машинами, чистили каждый винтик зубной щеткой, на­тирали металлические части масляно-бензиновой сме­сью, отчасти для того, чтобы стереть старую смазку, от­части для того, чтобы затереть грязь равномерным сло­ем масла. Но такие хитрости не помогали. Механик беспощадно их разоблачал, проводя по поверхности тонкой отверткой, и извлекал с ее помощью грязь на свет яркого французского солнца.

Когда я в сотый раз отрегулировал клапана моей ма­шины и уже не знал, что бы мне еще можно было улуч­шить, я получил приятную задачу. Мне доверили почту батальона. Я должен был собирать ее, отвозить на по­левой почтамт в Авалоне, забирать поступившую почту и распределять ее по ротам. Естественно, это предо­ставляло великолепную возможность держаться по­дальше от нелюбимой службы и вносило в жизнь раз­нообразие, так как я ежедневно ездил в город по хоро­шей горной дороге, любуясь видами Мон-дю-Морван.

19 августа я вез двух сослуживцев к зубному врачу и почту. Пытаясь на большой скорости уклониться от встречного автомобиля, ехавшего почему-то по сере­дине дороги, я не справился с управлением, моя маши­на перевернулась несколько раз и ударилась о кирпич­ную стену. На удивление, я и мои пассажиры, которых при торможении вынесло через лобовое стекло, отде­лались легким сотрясением мозга и небольшими трав­мами. Машина была разбита вся всмятку. Потом, во время расследования, нам удалось доказать офицерам полевой жандармерии, что мы ехали со скоростью не более 65 километров в час, хотя поверить в это было трудно. Я выписался из лазарета через неделю, мои пассажиры — через месяц.

В части мне выдали древнюю колымагу — трофей­ный «Ситроен». Когда я на нем появлялся на дороге под бренчание облицовки, скрип рессор и астматическое сипение мотора, то вызывал насмешки и улыбки окру­жающих. Но это длилось недолго. Из Германии прибыло пополнение личным составом и техникой. Я получил «Опель-Блиц» 1940 года выпуска для перевозки личного состава. В ходе переформирования меня назначили в 4-ю роту (пулеметно-минометную). Кроме того, нас сменили на демаркационной линии и перевели в район южнее Бордо.

Хотя перевод по службе может показаться незначи­тельным, он все же открыл новую главу в моей солдат­ской карьере.

Я попал в замечательную компанию: молодые жизне­радостные парни и бывалые резервисты, дополнявшие друг друга. Вместе их сплачивал молодой командир роты гауптштурмфюрер Шрёдель. Старшина роты, об­разцово знавший всю внутреннюю службу, никогда не придирался к личному составу. И это делало службу ра­достной, потому что солдаты не испытывали «давления сверху». Я был рад тому, что окончательно прошла опас­ность, что меня снова назначат связистом.

Когда мы, проехав около 800 километров, оказались в Ажемо, маленьком городке, расположенном в 80 ки­лометрах от испанской границы, и вылезли из машин, мы впервые почувствовали себя обманутыми. Неужели мы здесь должны размещаться? Кроме зеленого луга, тут совершенно ничего не было! Даже какого-нибудь малюсенького сарая. Значит, мы будем жить в палатках! Через час аккуратно разместившись по отделениям и взводам одна рядом с другой появились четырехмест­ные палатки. Мы, водители, «прожженная компания», естественно, создали собственное объединение. На­шим непосредственным начальником был начальник автоколонны. Одной из первых мер было строительство уборных, которые мы, чтобы иметь крышу над головой, установили у стены хлева граничащей с лугом фермы.

Сразу после этого начали устанавливать места для умывания. К ним по шлангам подавалась вода. Мирно задымила полевая кухня. Рота построилась на поверку перед выровненными в ряд автомобилями. Мы сразу же начали строительство казарм в хорошо зарекомендо­вавшем себя «барачном» стиле. Этим занимались в основном резервисты, среди которых было немало про­фессиональных плотников. А мы, молодежь, тратили из­быток сил на боевую и строевую подготовку или на фи­зическую работу, помогая «старичкам» — тридцатилет­ним. К вечерней поверке мы уже казались немного заторможенными и освобожденными от избыточных сил.

Вместе с большинством других молодых солдат за­дним числом, с 1 июня 1940 года, я был произведен в роттенфюреры. Роттенфюрер Мёльцер — в 17 лет стал, по-видимому, самым молодым обер-ефрейтором, но­сившим немецкий стальной шлем.

Местное население быстро привыкло к нам. Женщи­ны и мужчины держались нейтрально, девушки — сдер­жанно. Мы же были оккупантами, разве можно было ожидать чего-то другого?

Трактирщики в старых переулках были неприветли­вы, зато вино было отменным. Хозяева вскоре оценили нас как хороших клиентов. Очевидно, за нашу платеже­способность, и не только при покупках вина. И еще за

наше безупречное поведение. Наличие индеек, омле­тов, баранины, приготовленных на местной кухне, всег­да давало нам повод что-нибудь отпраздновать.

Наши плотники быстро построили бараки и навесы для машин. Начались проверки.

К сожалению, в одно из воскресений произошел очень неприятный случай. Данцер, тот самый мотоци­клист, первый за свои отчаянные поездки с донесения­ми под пушками английских танков получивший Желез­ный крест 1-го класса, в пьяном состоянии ворвался в квартиру одной женщины и попытался ее изнасиловать. Высунувшись из окна, женщина закричала о помощи, ее услышал эсэсовский патруль и арестовал Данцера.

О происшествии последовал доклад в батальон, из батальона — в полк и в дивизию. Для Данцера все обер­нулось очень плохо. Ворвался в чужую квартиру, совер­шил попытку изнасилования в состоянии опьянения, по­дорвал честь войск СС... Это могло бы стоить ему голо­вы, по крайней мере, изгнания с позором из войск СС с последующим заключением в концлагерь. Мы знали это, и Данцер — тоже.

В тот день, когда его должны были отправить на до­прос в штаб дивизии, дежурный унтерфюрер обнару­жил, что гауптвахта пуста, хотя только что Данцер был на месте.

Была поднята тревога. Пока целая рота осматривала бараки, мотоциклист в сером военном пуловере на мо­тоцикле DKW-500 без коляски промчался через КПП, выскочил на дорогу, ведущую на восток, и пропал. Дан­цер удрал на машине, которой владел лучше всего. За ним в погоню отправились Цигенфус, Мёллер, Друкентанер и Папенфус. Подняли всю дивизию. По всему рай­ону расположения расставили патрули. После того как мотоциклисты его заметили и пытались догнать на ле­систой пересеченной местности, Данцеру удалось уйти от их преследования и исчезнуть. Самого отчаянного мотоциклиста дивизии поймать не удалось.

Через несколько недель после побега Данцера к одному из постов на демаркационной линии примчался посыльный мотоциклист, по манере посыльных, с кон­вертом в зубах. Невдалеке от часового он убрал газ и взял конверт изо рта. Когда часовой уже протянул руку, чтобы взять пакет, предполагаемый посыльный дал пол­ный газ и исчез за следующим поворотом на нейтраль­ной полосе. Это был находившийся в розыске Данцер. Через несколько месяцев его поймали в Марселе и вы­дали немецким властям.

В Дахау после суда за все преступления, в том числе и дезертирство, он был лишен наград, с позором изгнан из войск СС и казнен.

В августе мы получили новые пулеметы MG-34. По сравнению с чешскими пулеметами у них было много преимуществ, но и недостатков тоже хватало. Сначала о преимуществах: подача патронов производилась не из магазина, а из ленты. Это позволяло без перезаряжа­ния делать сразу не 30, а 150 выстрелов. Но вскоре мы заметили, что он гораздо тяжелее и неудобнее привыч­ного чешского пулемета.

Полевая почта работала великолепно. Регулярно на вечерней поверке раздавали письма. Наши резервисты с нетерпением ждали вестей от своих жен о том, выпал ли молочный зуб у старшенького или зарос ли родничок у младшенького.

Для нас, молодых, самой большой радостью дня было получать письма от девушек. Каждый, получивший пись­мо, забивался в тихий уголок, чтобы без помех можно было углубиться в