Солдат в темно-зеленой гимнастерке немного отступил от вагона и заговорил так, чтобы все слышали:

— Граждане! — Все затихли, и он обратился к Томану: — Вот вы говорите: «Все для родины!» Вроде как — «для царя!» Почему не все для правды?! Для человека! Для всех наших граждан.

Лица солдат напряглись.

Солдату в темно-зеленой гимнастерке ответил уверенный голос:

— При царе, негодяй, молчал и служил! Даже Георгиевский крест у царя выслужил! А теперь свободную Россию, как свинья, подрывает!

Унтер-офицер незаметно дал знак глазами гладкому субъекту с прилизанными волосами, и тот, еще с двумя, подошел к темно-зеленой гимнастерке.

— Бей изменников родины!

Несколько человек испуганно и поспешно отделились от заволновавшегося клубка, другие, наоборот, с угрожающим видом сдвинулись теснее, и сразу все успокоилось.

Фишер ворвался в клубок вместе с другими, крича:

— Правда победит! Здесь вы правы! А если я пойду на вас с ножом, что вы сделаете?

Фишер, низенький, круглоплечий, с бычьим лбом и маленькими кулаками вызывал скорее веселье, чем страх.

Высокий плечистый солдат, перед которым очутился Фишер, удивленно глянул на него сверху вниз.

— Я обожду, — ответил он, улыбаясь. — А ты… попробуй!

Вокруг громко засмеялись.

— Да только ты не пойдешь, — с добродушием больших людей добавил плечистый солдат опешившему Фишеру.

Другой солдат высоким голосом подхватил:

— Ты б не пошел, кабы тебя не натравили!

— Кабы не напугали тебя нашим ножом!

— Тебя натравливают, а ты не слушай!

— Чего тебе у нас взять-то?

Фишер, наткнувшись разгоряченным лбом на эту спокойную веселость, сразу остыл.

— Ну, а все-таки, — сказал он с бессмысленным упрямством, — вдруг я пошел. Например, понравилась мне твоя жена.

— Да твоя лучше, толще!

Спор закончился громким веселым смехом, да еще кто-то размашисто, как пьяный, крикнул:

— Долой войну! Пиши резолюцию…

У Томана так сильно билась кровь в висках, что пуще всякого крика заглушала его попытки вставить слово. Перед ним вынырнул рябой человек с жесткими усиками.

— А ты знаешь, что такое социальная революция? Но станем стрелять в братьев, и баста!

Фишер, затерявшийся было в толпе, теперь, подхлестываемый страстью, вскарабкался обратно к Томану и, возвысившись над противниками, негодующе замахал руками.

— У вас, — во все горло заорал он, не обращая внимания на смех и сутолоку, — русский будет биться с русским, а немецкий волк всех вас разом проглотит! Думаете, немецкий солдат стрелять не будет? Немец-то умнее, чем русский необразованный дурак! Во Франции, в Англии и в Америке люди ученые, они образованнее вас, а воюют! Потому что понимают, за что…

— Товарищи…

— Тоже еще товарищ!

Кто-то сзади приподнялся на носки и закричал:

— Вильгельмовских рабов тоже, может, стращают русским дураком, что отнимет их чистую, великую, сильную родину!

Вперед, к Фишеру с Томаном, пробился молодой бледный солдат, которого Томан встречал у Коли Ширяева.

— Прошу слова, товарищи!

Томан отчего-то встревожился.

Солдат желтыми пальцами скручивал цигарку.

— Вы ведете себя неправильно! Перед вами — образованные иностранцы! Товарищи, у них мы можем научиться уму-разуму. Я был на фронте, как и вы, и ранен был. Так что разрешите…

Русские и чехи затихли, сбитые с толку, недоверчивые, но полные любопытства.

— Тише, — энергично скомандовал сам Петраш.

Солдат обратился к чехам.

— Господа, во-первых, спасибо за науку. Вы люди умные, образованные, европейцы. Так что простите уж нас, русских дураков. Мы — народ неученый. Помогите же нам найти правду!

Потом он снова обратился к толпе:

— Товарищи, нам нужно знать чистую правду, с которой можно победить. Которая в конечном счете победит потому, что она чистая правда. Это здесь уже было сказано! Итак, нам нужно ясно знать, является ли война, вот эта самая война, — правдой? Или она ложь? Добро она или зло? Ученые люди нам это объяснят.

Солдаты теснились к вагону, чтобы лучше видеть и слышать.

Чехи хранили неуверенное молчание. К ним и обратился молодой солдат:

— Прошу вашего слова!

Многие чехи, наблюдавшие спор уже из дверей теплушки, теперь отвернулись, отошли в глубь вагона. Петраш со смутной подозрительностью холодно и осторожно ответил солдату:

— Вы слушали, что здесь говорили?

— Слышал, но это, мне кажется, только скорлупка орешка. А нам нужно ядрышко.

— Война в защиту родины — ваш долг, — твердо заявил Петраш.

— А наступление? — жарко выкрикнул кто-то из солдат.

Молодой солдат остановил крики нервным движением руки.

— Вы меня не поняли! — И скромно, едва заметно улыбнувшись, он послюнил цигарку. — Видите, неученый человек не умеет даже спросить толком. Я хотел бы знать: вот эта война — добро или зло, справедливая она или несправедливая, за правду она или за ложь? Война… Ну, сама по себе, в общем…

Томан не справился со своим волнением и негодованием.

— Война сама по себе зло, — сказал он раздраженно. — Но теперь мы воюем для того, чтобы больше никогда не было войн. Поэтому нам необходимо вместе с вами в этой войне победить. Это единственно возможная война против войны.

— Война — зло! Спасибо. Поняли. Вот и кусочек нашего ядрышка.

Молодой солдат опять скромно, виновато улыбнулся.

— Простите, один дурак может задать больше вопросов, чем десяток мудрецов ответить. Война — зло, и вот это — правда для всех… для всех людей… Людей! А то, что вы потом сказали, — это только ваша правда. Уже не немецкая. А вы нам скажите такую правду, чтобы нашему слову поверили, даже немцы… Потому что чистая правда — одна. Откройте нам настоящую правду, не киевскую, не вятскую, а такую, которая одна и та же для всех народов, она и победит: и немецких генералов, и вашего кайзера, во всем мире, потому что она чистая, единая.

— Большевик! — заорал кто-то поверх внимательно задранных голов.

— Товарищи! — повернулся солдат к толпе. — Может, я неясно выразился. Товарищи, вы меня понимаете?

Толпа заволновалась.

— Понимаем! Чего здесь не понять?!

— Простите, не умею говорить по-ученому. Простите мои дурацкие речи.

Петраш, подметив странную искорку в смиренных глазах солдата, решительно заявил:

— Тогда знайте, что люди, которые управляют государством, разбираются в этих ваших правдах