Царь, обернулся к Анастасии, сказал:
– Притомилась, царица? Пойдем в покои.
Он низко поклонился митрополиту и, приняв от него благословение, позвал его на вечернюю трапезу.
Толпа стольников, стряпчих и дворян стояла поодаль, ожидая царя; сенные боярышни, верховые боярыни, ярко нарумяненные, с подведенными глазами и тонко подстриженными бровями, расположились в два ряда по бокам царского шествия.
Царь пошел впереди своей свиты.
За ним царица, окруженная провожавшими ее боярынями и боярышнями...
В своих покоях Иван сказал царице:
– Не ответил мне святой отец!.. Помолись-ка ты обо мне... Твоя молитва чище святительской – не обиходная, а от сердца. Великие прегрешения падут на главу мою... Шиг-Алей жаден и зол... С крестом на шее он не стал добрее к христианам, нежели когда был в исламе.
Немного подумав, добавил:
– А ныне царек, гляди, еще лютее. Уж и в самом деле – не худо ли это? Басманов Алексей доносил мне перед походом... Магистр, мол, токмо и ждет, чтоб на весь мир кричать о нашей лютости... Бояре-изменники будто бы тож... Мысль у моих недругов лукавая, чтоб напугали мы всех.... Э-эх, кабы самому мне побыть там да посмотреть. Может, и впрямь мы сатану тешим? Ну, храни тя Господь!
Он поцеловал Анастасию и отправился на свою половину.
Несколько дней войско Шиг-Алея простояло под Дерптом без дела. Андрейка в эти дни верхом на коне странствовал по окрестностям в поисках съедобного. Однажды в лесу встретил он старого латыша, несшего на себе громадную охапку валежника. Андрей попросил проводить его в ближнюю деревню. Тот сначала с удивлением посмотрел на парня, а потом согласился.
Андрей спешился, взвалил валежник на спину коня и пошел рядом со стариком, назвавшим себя Ансом.
Дорогою в деревню Анс рассказал Андрею, что и он ранее бывал и живал в Пскове и в Полоцке. У него есть две внучки-сиротки, которых отправил он в Полоцк к своему брату.
– Меня-то, старого, кто тронет? Кому я нужен? А девушкам опасно...
– Царь не велел зорить и обижать вас... – сказал Андрей.
– Несчастье всегда за спиной латыша. Немцы отучили латышей спокойно спать.
Беседуя, дедушка Анс и Андрейка добрались до деревушки.
Изба его была невелика. Разделялась коридором на две половины: одна – жилая, другая – кладовка. В жилой комнате стояла большая печь; вместо трубы – дыра в потолке. Все жилище почернело от копоти, как на Ветлуге, в колычевских деревнях. У стены – скамьи, а перед ними резной дубовый стол. Вот и все.
Дедушка Анс зажег лучину, усадил Андрея на скамью и налил ему в кружку меду.
Видно было, что накипело у старика на душе – захотелось ему высказать все, что он думает о вторжении русских. Затопив печку и присев около нее на обрубок дерева, он начал тихим, старческим голосом рассказывать о вековечных страданиях латышского народа. О том, как латыши давно когда-то жили, не думая о войне, и как явились закованные в латы, хорошо вооруженные немцы и завоевали их и сделали их своими рабами; они все истребляли огнем и мечом, истребляли целые племена, города, села... Чтоб не стать рабами, надо быть сильнее нападающего, а латыши не думали об этом. Старик тяжело вздохнул: «Не будут же русские теперь за это бить нас? Да и не боится латыш смерти, часто сам он просит о ней своего Бога...»
– Скажи ты и своим... Нечего у нас взять, и пускай они не жгут наши избы и не портят наших девушек, как немцы. Перкун, наш Бог, сердитый, и он может наказать за это, поразить громом и молнией за неправду... Одну деревню нашу вчера рыцари разорили... сожгли... убивали... обижали девушек... За что? За то, что мы с вами не воюем.
Андрейка нахмурился:
– Разбойники, а не рыцари!..
Дедушка Анс грустно улыбнулся.
– Есть песня у нас, а в ней поется, как любит латыш свою родину... Песня та говорит: «Боже, благослови латышскую землю, дорогую родину и весь Прибалтийский край, где поют песни латышские девушки, где собираются латышские парни; всем и всюду дай счастья! Мы никому не хотим зла...»
В это время раздался сильный стук в дверь.
Старик заторопился, вышел в сени, открыл.
Андрейка слышал грубые окрики вошедших, угрозы... Он встал, взялся за рукоять сабли... Старик появился в избе, а за ним ввалилось трое ратников, во главе с Василием Кречетом...
– Тебе чего?! – крикнул ему Андрейка.
Кречет опешил, попятился назад. Попятились и его товарищи. Старик сердито топнул на них ногой: «Убирайтесь, воры!»
Андрейка подошел к Кречету и тихо сказал ему:
– Зарублю!
Кречет повернул, а с ним и его друзья.
Старик кивнул в их сторону: «Видишь, добрый человек!»
Андрейка стал доказывать, что лихие люди везде есть: и в войске их немало, но есть много, много честных воинских людей, они заступятся за латышей и не позволят обижать бедных безоружных крестьян. Андрейка осуждал и царя – зачем он назначил вождем ополчения татарского царька Шиг-Алея. Татарские ханы исстари грабят не только иноверцев, они грабят и убивают своих же татар. И давно ли казанские ханы перестали разорять его, Андрейки, родину – нижегородскую землю!
Дедушка Анс понял его. Он приветливо сказал:
– И у нас такое есть... Лихие люди и у нас бывают. И грабят своих же, и предают их... и золото за то получают от немцев... У нас латышская Лайме дает счастье, но богиня Нелайме приносит нам зло и несчастье... А Цукис ей помогает... Цукис – нечистая сила... Он делает людей худыми, злыми...
Дедушка Анс поведал Андрейке, что многие латыши ушли в Русскую землю и в Литву – так им плохо жилось на своей родной земле. И недаром же поют латыши:
И многие латыши в Пскове породнились с русскими, вели с Москвою торговлю, никогда не ссорились с псковичами.
Говоря это, старик добродушно похлопал Андрейку по плечу...
– Жалко мне, парень, тебя отпускать, – говорил он при расставании. – Вижу я, ты добрый малый... Спасибо тебе! Оборонил меня от воров...
Андрейке стыдно было сказать, что это не воры, а пушкари, из одной же сотни с ним... От стыда за товарищей он покраснел, решив по заслугам наказать Кречета.
Расставание было теплое, дружеское. Андрейка расплатился за сушеную рыбу, которую ему дал старик.
Долго стоял дедушка Анс, провожая глазами удалявшегося по дороге московского всадника.
Из военных станов с ливонских земель прискакали гонцы. Они привезли царю от воевод донесения о действиях русского войска. Что писал Данила Романович, что Шиг-Алей, что Курбский, что Басманов и другие, кроме царя и Анастасии Романовны, доподлинно никто не знал; но эту ночь, после прочтения известия от шурина, царь провел беспокойно. Долго он не мог заснуть; несколько раз приходил из своей опочивальни в опочивальню царицы.
– Да отдохни, государь!.. Притомился уж! – сказала она ему, когда он вдруг в полночь снова явился к ней, держа в руках послание Данилы Романовича и Алексея Басманова.
– Пишут разно, токмо Данила да Басманов одинаково. Их мысли сходятся и любо мне... Что вижу я?! Простор брани не в пользу идет. Что больше ест касимовский владыка[56] , то больше ему хочется. Буде! Недосол лучше пересола. На всякое дело нужны свои люди. В одном и том же месте бывает коню по колено, свинье по рыло, а курице и вовсе потоп.
– Сядь, Иванушко, отдохни!
Иван не обратил внимания на ее слова, продолжал стоя говорить:
