сорок. Даже еще не так: это был клуб для женщин, кому за сорок, и для мужчин, кому за шестьдесят.

Не было ни музыкантов, ни диджея — вечнозеленые хиты американских шестидесятых и семидесятых лились один за другим из четырех небольших колонок, подвешенных в углах зала. Рок чередовался с танго, для самых поживших время от времени предлагался твист и даже чарльстон. Кто из нас успел под это потанцевать? А этих учить не приходилось!

Отношение к танцам было самое серьезное, как к работе. Сюда приходили не столько для того, чтобы пофлиртовать (хотя, в конечном счете, именно для этого) или чтобы попить пива (хотя и для этого тоже). Танцующие едва успевали расстаться, чтобы подойти к своему столику, утереть лоб и отхлебнуть из своей кружки, как следующая мелодия вновь увлекала их на середину зала — в том же или в другом сочетании.

Это все я, конечно, не сразу заметил. Ошеломленный, я встал на пороге и не сразу перевел взгляд с танцующих на людей, ужинающих за столиками. Как и днем, забирая Анну, я тщательно проверился. Но что толку? Это хулиганам обнаружить ее было бы непросто, а для полиции — если ее заинтриговало исчезновение потерпевшей — найти ее здесь не составляло никакого труда. Анна же наверняка зарегистрировалась в «Михкли» по своему паспорту. Поэтому я не удивился, когда моя в прошлом коллега, встретив мой взгляд, посмотрела сквозь меня и снова уткнулась в салат. Я понял: за ней следили.

Столов было немного, но это были длинные, как в немецких пивных, столы из широких и толстых отполированных досок. Ужинали Анна и две пожилые пары туристов, возможно, находившиеся за день и теперь мечтающие только о постели этажом выше. На всех остальных стояли ряды полных, начатых и почти пустых кружек. Заказавшие их терлись сейчас под «Only you» незабвенных «Платтерс».

Уже немолодая барменша в черной шелковой блузке жестом показала мне свободный стул у барной стойки. Я поспешил воспользоваться ее призывом.

Сидя за кружкой сваренного тут же или поблизости, в любом случае, очень живого светлого, я попытался определить, кто же пас Анну. Танцующие пары вполне оправдывали и мою посадку вполоборота, и откровенное разглядывание присутствующих. Слоу сменил рок, и два деда, еще совсем недавно бывших заводными парнями и как-то не заметивших произошедшую метаморфозу, лихо отплясывали с двумя еще очень привлекательными особами едва за сорок, отбрасывая их в сторону, подхватывая в последний момент, привлекая к себе, закручивая и раскручивая, как листья, попавшие в водоворот. Одна из женщин, брюнетка итальянского типа с длинными серьгами из серебряных цепочек, явно была королевой бала — ей не давали пропустить ни одного танца.

Площадка постепенно затягивалась утолившими жажду посетителями. В левой части зала за столом оставалась только Анна. Она теперь, не глядя по сторонам, с недовольным видом, объяснимым для простой постоялицы отеля, желавшей подкрепиться на ночь в тишине и покое, ковырялась в рыбе. Справа от прохода все места опустели, остались сидеть только те две пожилые пары туристов. Хотя занимали они разные столы, и одна из них была не такой уж старой. Перед этой парой стояла большая тарелка с копченостями, мужчина пил пиво, а женщина — минеральную воду с ломтиком лимона. Было очевидно, что большого интереса друг к другу они не испытывали, а танцы не увлекали их вовсе. Время от времени женщина, сидевшая к полковнику разведки лицом, поворачивала к ней голову и тут же отводила взгляд. Может быть, эти двое полицейских были здесь не для того, чтобы следить за Анной, а чтобы ее охранять? Но в любом случае, почему Август не знал — или не захотел сказать мне, — где находилась потерпевшая в ночном нападении?

Вопрос этот пока был без ответа. Да и срочности большой в нем не было. Меня беспокоило то, что, оставаясь в ресторане, я ничего не добивался. Анна сейчас доест свою рыбу и поднимется в номер. Портье наверняка уже предупрежден полицией, позвонить ей, чтобы договориться о новой встрече, мне не удастся. Наружка вряд ли останется в гостинице, но ей сообщат, если Анна надумает выйти. И как тогда нам переговорить?

Я придумал.

Следующим танцем был снова слоу. Королеву бала мне ухватить не удалось, зато ее подруга лет сорока на мое приглашение ответила с радостью. Еще бы — на фоне лысых раскрасневшихся дедов я был завидным кавалером! Со своей дамой я попытался заговорить по-немецки. Как я и надеялся, этого языка она не знала. Оставался язык прикосновений, с помощью которого я дал ей почувствовать, что она по-прежнему обворожительна. В какой-то момент, повернув ее в танце, я поймал взгляд Анны и попытался послать ей мимический приказ оставаться на месте. Но Анна была так удивлена моим шоу, что и не пыталась сдвинуться с места. Снова повернув свою партнершу, я оказался лицом к топтунам. Они не обращали на меня ни малейшего внимания. И отлично!

Танец закончился. Я вернулся к стойке и расплатился. Наружники за мной точно не наблюдали. А тем временем из колонок раздалось всколыхнувшее столько воспоминаний, и не только у меня, «Be mine, be my baby». Моя недавняя партнерша бросила в мою сторону призывный взгляд, однако я был занят — с немецкой аккуратностью укладывал в бумажник сдачу. Дождавшись, пока разберут всех женщин, я с притворной досадой покрутил головой и через весь зал двинулся к Анне.

— Ключ от вашего номера. Быстро и незаметно, — заслоняя ее спиной от наружки, потребовал я.

Пока Анна соображала, я обернулся и сделал жест в сторону танцующих. Вроде как бы говорил ей: «Вон как всем весело, а вы не хотите!»

С головой у полковника разведки все было по-прежнему в порядке, так что, когда я снова повернулся к ней, обычный плоский ключ с пластмассовой биркой уже лежал передо мной на столе. Я пожал плечами, как бы сожалея об отказе, и, отходя от Анны, незаметно прихватил ключ.

Из пивной было два выхода: один, налево, прямо на улицу и второй, направо, для постояльцев отеля. Не относясь к числу первых, я по идее должен был бы пойти налево. А туалет? Он, разумеется, был где-то внутри здания. Так что я пошел направо — женщина из наружки скользнула по мне взглядом — и исчез в коридоре. Туалет действительно располагался там, но я, хотя уже и приспело, побоялся воспользоваться им — вдруг мужчина пойдет за мной следом. Я поднялся на два пролета лестницы и очутился в холле.

Портье за стойкой говорил по радиотелефону. В какой-то момент он вошел в заднюю комнату, где стоял факс, и я не спеша, важно прошел на лестницу.

На бирке ключа была выбита цифра 203. Я прошел на второй, по-нашему третий, этаж, нашел нужную комнату и, повернув ключ, толкнул дверь. Это с электронной карточкой мой приход мог бы засечь компьютер и пикнуть внизу, и тогда портье понял бы, что в номер уже вошли, а постоялица — вон она только идет! А здесь не работа — просто курорт. Насколько раньше жизнь была устроена проще!

Наличие микрофона в бывшем общежитии тоже предположить было экстравагантно, но береженого бог бережет. Я включил наладонник и медленно прошелся с ним по периметру комнаты, просветил отдельно постель, крошечный письменный стол, кресло в углу и телевизор. Чисто! Кстати, во всех трех гостиницах Таллина, где я побывал, в номерах было чисто.

Дверь открылась — я ее не захлопывал. Прижав палец к губам, я увлек Анну внутрь номера и включил телевизор. Микрофонов нет, а слышимость сквозь стены в этой большой коммуналке могла быть отменной. Я пощелкал пультом и остановился на американском сериале с большим количеством мужских голосов.

— Извините за настойчивость, — сказал я, убавив громкость, чтобы мы могли говорить.

Из пущей предосторожности я все же перешел на английский.

— Там, в ресторане, были двое, — начала Анна.

— Мы прекрасно друг друга поняли, — ответил я. — Надеюсь, вы сейчас увидите, почему нам так срочно нужно было переговорить.

Я рассказал ей про любителя бейсбола Хейно Раата, оказавшегося в первую очередь неонацистом и борцом с коммунистами.

— Исключено, — отрезала Анна, прежде чем я успел сформулировать вопрос. — У меня совершенно безупречная биография. Мое родство с отцом-подпольщиком доказать практически невозможно. Я — гражданка Финляндии. Большую часть жизни прожила за границей. Все мои браки с иностранцами известны. Все знают, что я была балериной, знают, где я танцевала и какие партии. Когда мне в Хельсинки оформляли гражданство — сто лет назад, — в полиции за меня даже порадовались, что я сумела вырваться из СССР и у меня впереди была полноценная жизнь. Так что к коммунистам меня не причислить никак.