ее только начал. Добрый Бог, мне еще предстоит там много сделать. Нужно укрепить колонию на реке, чтобы она на все времена оставалась французской. Следует удержать в руках владения на западе, отыскать путь в Индию и открыть торговые пути на Востоке. Я все себе ясно представляю, и у меня есть власть, чтобы все выполнить. Ты Сам пожаловал мне эту власть. Неужели мне придется все оставить, и я больше ничего не смогу свершить? — Он начал волноваться, и его охватила паника. — Господи, я не могу умереть! Не дай мне умереть!»

На следующий день он испытывал такую слабость, что понял, что никогда больше не выйдет в открытое море и не станет преследовать врага. Он вскоре умрет.

Правда принесла ему смирение, и он долго и искренне молился, прося простить ему грехи. В середине дня он впал в кому, а когда снова пришел в себя, вечерний ветерок развевал занавески, и на небе светили звезды.

Он чувствовал себя просветленным и начал обдумывать указания тем, кто продолжит его работу. Если бы только Шарль, Жозеф и Жан-Батист были здесь, чтобы он мог с ними поговорить! Он смог бы рассказать о многих вещах, которые ему не удалось сделать, но их следовало выполнить! Он хотел укрепить их веру, чтобы они не оставляли своих усилий. Жан-Батисту следовало сказать, что когда-нибудь в излучине реки нужно построить прекрасный город. Эта мысль продолжала его мучить. Франция нуждалась в столице своей новой империи на Западе, и это было идеальное место. Жан-Батист! Жан-Батист! Запомнит ли он все инструкции?

Почему к нему никто не заходит? Где врач? Неужели они не позволят Жозефу повидать его? Неужели ему придется умирать одному, без покаяния, не поделившись важной информацией? Он попытался крикнуть, но не смог издать ни звука.

Потом капитан в ужасе подумал: «Если даже они придут, он не сможет с ними разговаривать, он не сможет удержать в руках перо. Он ничего не сможет поделать»,

Он еще был жив, но уже стал заложником смерти.

Поздно вечером санитар вошел в комнату. За ним шла фигура в черной сутане. Умирающий с трудом двинул рукой в ответ на вопросы священника.

Врач передал грустные новости де Серини.

— У него не было никаких шансов, — сказал он, качая головой. — Я это знал, когда мы отправили его на берег. От чумы никто не вылечивается. Мы мало что в состоянии сделать для вас и для умершего великого капитана. Тело поместят в свинцовый гроб, и мы позволим вам похоронить его в одной из церквей.

Де Серини ничего не смог ему ответить и только кивнул головой.

Врач продолжил, показав рукой на шпигаты, где лежало еще несколько завернутых в парусину тел, готовых очутиться в пучине вод.

— Больше мы ничего не сможем для вас сделать. Если вы станете выполнять мои инструкции, возможно, заболевание не будет распространяться дальше. Но могу только сказать, — у вас останется мало людей, когда, наконец, закончится эпидемия.

— Я с этим уже смирился, — де Серини с трудом говорил, и ему не хотелось показывать свою скорбь. — Я благодарю вас, сеньор, за все, что вы сделали. Он… он просил мне что-нибудь передать?

Офицер покачал головой:

— Нет, сеньор, он вам ничего не передавал.

Новости о смерти Д'Ибервилля не достигли Монреаля до самой осени. Печальные вести пришли на следующий день после праздника жатвы, который справляли в Лонгее, и Ба-бетта Карре получила приз за самый интересный костюм.

Барон Лонгея последним узнал печальную весть. Он был на общинном выгоне, расположенном за стенами замка, обычно там играли мальчишки после школы. Они шумели и кричали, играя в прятки и догонялки и в игру «Скальпируй последнего».

Барон отвечал за защиту города от внезапного нападения англичан, он распорядился, чтобы все мужчины занимались военной подготовкой, и решил, что им лучше всего заниматься на этом месте.

В тот день он был очень занят, но в то же время его что-то беспокоило, и он, наконец, решил, что ему стоит заняться чем-то другим, он больше не стал обращать внимание на неуклюже маршировавших добровольцев.

Впервые ему показалось, что что-то не так, когда он оказался на пересечении рю Сен Жозефа и Сен- Поля. Он всегда там останавливался. Там стоял дом, где он родился, а за ним быстро появились на свет божий остальные сыны семейства ле Мойн, включая Д'Ибервилля. Обычно, мсье Шарль внимательно оглядывал старый дом.

Когда он подошел к перекрестку, то увидел человека, стоявшего посредине дороги и с любопытством глазевшего на дом.

— Что здесь делает Пьер Превост? — подумал мсье Шарль. Он узнал ночного сторожа. Он был небольшого росточка, того же возраста, что и Д'Ибервилль.

Когда он был мальчишкой, то следовал за ним, как преданная собачонка.

Если бы барон был повнимательнее, он сразу бы понял, в чем тут дело. Но он ничего не понял, даже когда увидел, что по щекам Пьера Превоста текут слезы.

— В чем дело, Пьер? — спросил господин барон.

Тот его не услышал. Он ничего ему не ответил, а по лицу у него продолжали стекать слезы. Барон повторил вопрос, но опять не получил ответа. Он пожал плечами и больше не приставал к бедняге. «Если бы я не знал, что Мария держит его в ежовых рукавицах, я бы решил, что бедняга пьян», — подумал барон.

Барон шел по рю Сен-Пол и думал о странном поведении Пьера Превоста. Тут он наконец заметил, что многие горожане вели себя не менее странно. Что-то случилось с жителями этого города. На улицах царила тишина, и народ толпился в церквях. Прохожие торопливо отводили от него взгляд. Они быстро пробегали мимо, и он почувствовал в их тайных взглядах сочувствие.

Как только он вошел в дом, ему многое стало ясно. В нижнем зале толпились люди. Здесь собрались все слуги, многие его друзья и знакомые. Они разговаривали между собой, но когда появился мсье Шарль, воцарилась мертвая тишина.

Шарль ле Мойн остановился и молча ждал. Он увидел Фелисите рядом с дверью, ведущей в кухню. У девочки было бледное лицо, она была грустной. Она стояла рядом с кухаркой, которую можно было узнать только по испачканным в муке рукам, потому что она прикрыла лицо фартуком. Рядом находился крохотный и грязный гномик — один из трубочистов. На его черном лице пролегли светлые дорожки от слез.

— Итак? — спросил барон, и через мгновение он добавил: — Кто на этот раз?

У него дома гостил друг по имени Шарль Гилмо. Он передал мсье Шарлю ле Мойн письмо.

— Шарль, боюсь, что тут ты найдешь подтверждение грустных известий, которые достигли нас… из других источников.

Барон взглянул на письмо и узнал почерк де Серини. Он сразу понял, в чем дело, и все отдельные странные кусочки сложились в целую мозаику, — слезы Превоста, напряжение людей на улицах и то, что письмо пришло от Жозефа. Ему больше ничего не нужно было слышать. Он молча повернулся и пошел по лестнице, не поднимая глаз. Когда барон поднялся на следующий этаж, все услышали, что он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Филипп был среди этих людей, но не сводил взгляда с Фелисите. Он подошел к ней и взял ее за руку.

— Наверно, мсье Шарлю будет неприятно слышать стук молотка, и я вижу, что ты сейчас начнешь рыдать. Этого ему тоже лучше не слышать. Пойдем во двор. Там мы ему не помешаем.

В саду росло сливовое дерево с поздними плодами, и они уселись на траву под деревом. Забор был высоким, они не видели за ним реку, но зато над ними было синее небо, и выглядывала деревянная башня Бонсекура.

Они начали разговаривать и потом перешли к теме, которая помогла перевернуть их жизнь, послать в далекое путешествие через океан и заставить их страдать и оставаться несчастливыми.

Фелисите начала первой. Она уселась на траве, скрестив ноги, как сидят портные, и собирала в руку высохшие головки клевера. Она пристально взглянула на Филиппа и сказала: