— Вот и хорошо.

Караульный достал из кармана трубку и начал ее набивать табаком.

— Я хочу спокойно покурить и не отвечать каждую минуту: «Я ничего не вижу. Я ничего не слышу».

Девочка немного успокоилась, но по-настоящему она испытала облегчение, когда увидела в сумерках появившуюся из леса фигуру.

— Вон наш священник, — показал ей караульный. — Он шагает медленно и не оглядывается, значит в лесах нет индейцев.

Фелисите глубоко вздохнула и сказала:

— Значит, они в безопасности. Караульный кивнул.

— Они в безопасности. Все, кроме одного.

Он взглянул на согнутую фигуру отца де Франшевилля.

— Священник о чем-то глубоко задумался. Мне кажется, его мысли со стариком Киркинхедом. Наверно, он умер. — Он снова взглянул поверх стены. — Да, так оно и есть, и он разговаривает с нашим мсье Шарлем. Не слышу о чем, но это не имеет никакого значения. Караульный даже на расстоянии должен разобраться, в чем дело. Умер старик Киркинхед.

Он прислонился к стене и начал попыхивать трубкой.

— Ты меня спросила, не вижу ли я признаков беды. Сначала я ничего не видел, но теперь все не так. Да, там зреет беда. Сесиль получит все деньги, а Филипп, которому никогда ничего не платили, не получит ни су. Проспер попытается продолжить дело старика, и вскоре от этого дела ничего не останется. Сесиль известно, где в доме спрятано золото, но она ничего не скажет Просперу. Когда он развалит дело, он начнет ее бить и заставит все рассказать. Иногда мне кажется, что завещание вызовет больше беды, чем налет индейцев. Люди глупые, — продолжал караульный. — Священник скажет им, что умер старик Киркинхед, и они сразу начнут болтать: «Видите, мы были правы, потухнувшие свечи всегда предвещают чью-то смерть».

Фелисите тихо спросила:

— Мсье, вы так думаете?

— Я так не думаю, — ответил ей караульный. — Неужели Наш Господь на небесах и все святые начнут грозу и пошлют ветер, чтобы он пролетел по церкви и затушил все свечи только для того, чтобы сказать нам, что они забирают старика Киркинхеда? Мы знали, что он умирает, и это нас не очень волновало. Неужели, он им так уж нужен? Нет, нет, темнота в церкви — это нечто иное, и мы об этом еще услышим.

Он вытащил несколько мелких монеток из кармана и начал ими позвякивать.

— Если бы ты была мужчиной и любила заключать пари, я бы поспорил с тобой о том, что милейшая Сесиль и Проспер не станут хоронить старика в новой шляпе.

Жозеф ле Мойн, господин де Серини, шестой из братьев, смотрел на медицинского служащего, прибывшего из Гаваны с официальным визитом, чтобы осмотреть тела троих матросов и оценить симптомы, приковавшие Д'Ибервилля к его каюте, де Серини был очень строгим и дисциплинированным человеком, это качество делало его незаменимым помощником брата и прекрасным капитаном. Позже он стал отличным губернатором французского порта Рошфор.

— Передай этому жалкому трусу, — сказал он члену команды, говорившему по-испански и выступавшему в роли переводчика, — что он должен помочь сразу же перевести мсье Д'Ибервилля на берег.

Он взглянул в сторону тел, зашитых в парусину. Их должны были похоронить.

— Его следует изолировать от контактов с заболевшими этим ужасным заболеванием.

Доктор и матрос продолжали переговоры, жестикулировали и даже повышали голос, де Серини начал закипать от злости. Что происходит с доктором? Неужели ему неизвестно, что Д'Ибервилль должен как можно быстрее выздороветь?

Наконец к нему обратился переводчик:

— Мсье де Серини, дела обстоят следующим образом. Этот болван ничего не может сделать, а только болтает о peste.

Де Серини подозревал это, но когда все подтвердилось, он взорвался от злости и тревоги. Но даже будучи крайне озабоченным, он старался не произносить слово «чума», потому что прекрасно понимал, что среди команды сразу начинается паника. Он направил всю ярость против глупого, слабого и мало знающего идиота и труса, который неизвестно за какие заслуги стал работать врачом в порту Гаваны.

— Скажи ему, — орал он на переводчика, — что наши страны союзники и что господин Д'Ибервилль является единственным человеком, который способен побеждать в сражениях на море. Скажи ему, что портовые правила не имеют никакого смысла, когда идет речь о выздоровлении великого героя, страдающего от головной боли и тошноты! Скажи ему, что будет лучше, если десять тысяч дегенератов умрут в грязной дыре, чем что-либо случится с великим героем!

Доктор с трудом заговорил по-французски:

— Я надеюсь, что почтенный офицер станет гореть в аду, — говорил он, и его смуглое лицо пылало от возмущения. — Я также надеюсь, что он умрет, и на его шкуре будут гореть красные огромные пятна…

Де Серини сразу пришел в себя. Этот врач понимал по-французски, поэтому он сам попытается его убедить в правильности своих соображений, и не станет прибегать к вынужденной помощи невежественного матроса.

— Сеньор доктор, вы говорите по-французски? Хорошо! Тогда мы с вами поговорим как нормальные люди и достигнем понимания. Извините меня, сеньор доктор, за те вещи, которые я высказал, потому что разозлился на этого бестолкового матроса. Все замечания относились только к нему и ни в коей мере не касались вас и великих людей этого чудесного города.

Доктор поклонился.

— Я принимаю ваши извинения, потому что вы волновались, вас можно понять.

После этого у них начался нормальный вежливый разговор, и они изо всех сил пытались понять друг друга. В заключение доктор решил поговорить с городскими властями. Потом он вежливо откланялся и продолжал говорить комплименты до тех пор, пока не добрался до лодки, на которую он спустился по веревочной лестнице. Усевшись в лодку, он начал торопить матросов, и они сразу ему повиновались, потому что им было слишком хорошо известно значение слова «peste».

— Проклятая французская свинья! — бормотал офицер. — ~ Пусть он заразится чумой и умрет в муках!

Потом он пришел в себя и вынужден был признать, что в речах француза была доля здравого смысла.

— Да, жизнь великого лидера следует сохранить во что бы то ни стало. Все говорят о Д'Ибервилле только самое хорошее. Я поговорю с комендантом. Если у него будет хорошее настроение и он не станет упрямиться, как старый мул, возможно, мы попытаемся помочь великому человеку, который так сильно болен.

Лодка отплыла, мсье де Серини не сразу отправился навестить брата. Он был весьма последовательным человеком и понимал, что Д'Ибервилль заразился, когда, проявляя жалость и заботу, навещал больных членов команды. Он не пошел в темную каюту брата не из страха. Нет! Он думал о том, что случится, если он тоже заразится. Ему было прекрасно известно, что никто не сможет принять на себя командование кораблем.

Он мрачно расхаживал по палубе, де Серини различал башни замка Морро на берегу, и это вызывало у него еще большее раздражение.

— Только не здесь! — думал он. — Если моему брату суждено умереть, пусть это случится на французской территории. Нам и так плохо, потому что орел болен, а кругом порхают только воробьи да кулички.

Он крепко сжал рукой леер.

— Этого не может быть! Бог указал, что мой брат является исполнителем Его Воли в Америке! Он не может умереть от отвратительной лихорадки, как самый последний нищий в богадельне!

Стоял июль и было ужасно жарко, и жар, казалось, отражался от глади моря в заливе. Д'Ибервилль лежал в большой каюте, и там было три иллюминатора. Каюта была хорошо обставлена: койка,