– Тот, кто нашептал вам это, солгал, – сказал он наконец твердо. – Ребенок здоров и крепок. В свои два года выглядит на все четыре!

– Обещайте мне, что вырастите из него мужчину!

– Обещаю…

Умирающий затих. Собравшиеся, не зная, жив он еще или нет, жарко, истово молились. Вдруг Балдуин пошевелил беспалой культей, и из провала его рта вырвалось невнятное бормотание. Низко склонившись над ним, архиепископ Тирский разобрал последние слова своего государя:

– Господи, Иисусе Христе… Я был трупом… Гнил заживо… Зато теперь я воскресну… Воскресну!

Люди легко верят в то, во что им хочется верить. Вот и госпожа Бенигна так твердо и горячо верила в удачу своего младшего сына, что письмо от Амальрика, в котором тот сообщал, что Вит стал королем, обрадовало ее, но ничуть не удивило. Она ждала этой новости – ждала целых два года. Ничего другого она и не предполагала.

Письмо, как и новости, полученные два года назад, пришло в ноябре. Этой порой и поступали обыкновенно весточки с Востока. Торговые галеры, отплывавшие в Святую землю по весне, возвращались к родным берегам в конце лета или ранней осенью. Еще месяц-другой проходил, пока переданные с корабельщиками послания доставлялись по назначению.

Предзимние заморозки в этот год запаздывали, и вокруг замка Лузиньянов хлюпала непроходимая топкая грязь. Хозяин усадьбы Гуго Смуглый, который в последнее время почти совсем оглох и стал слаб в коленях, дни напролет просиживал в своем любимом кресле у камина. Старший его сын, Гуго, по-прежнему жил при дворе английского короля, и не помышлял о возвращении, так что из четверых братьев дома оставался лишь увечный Бертран. Госпожа Бенигна больше не заговаривала с ним о монастыре: одна бы она с хозяйством не управилась…

Как обычно в эту пору, по утрам было темно и хотелось еще поспать; смеркалось же рано. Утренние и вечерние дойки проходили при свете лучины. Хорошо хоть змеи как будто забыли дорогу в коровник! С ветвей окружающих замок огромных деревьев клоками свисал бурый туман. В воздухе стоял запах прелой листвы, трюфелей и речной сырости. Река лениво катила непроглядные, цвета чернил, воды. У леса с громким граем вились тучи ворон. Стаи галок кружили над башней Мелюзины.

Томительно тянулись в замке бесконечно длинные вечера при дрожащем пламени очага (ибо свечи хозяйка почитала излишней роскошью): ничто не нарушало их тоскливого однообразия. Скупость Лузиньянов известна была всей округе, так что в уединенную их обитель никогда не наведывались бродячие актеры, фокусники, сказители; даже паломники обходили ее стороной.

Замковый капеллан отец Гаудентий, спасаясь от скуки, старался, чуть свечереет, выбраться тайком в деревенскую корчму, где он коротал время, играя с мужиками в кости и слушая их разговоры о местных новостях. Госпожа Бенигна вначале возмущалась тем, что преподобный отец братается с простонародьем, однако вестям, которые он ей пересказывал, внимала с жадностью; потом она стала нетерпеливо ждать их, поощряя в душе эти вылазки капеллана, и наутро первая спрашивала:

– Ну, что нового в мире, отец Гаудентий?

В мире этом, из которого даже отстоящий на несколько миль Пуатье казался недостижимо далеким, конечно, не происходило ничего чрезвычайного. Но и скромные деревенские новости служили пищей для размышлений и радостных мечтаний. «Старуху Павлу дети выгнали из дома, и теперь она просит подаяние…» – Уж меня-то мой сын не выгонит! «Сына Бенедикта бакалавр в ученье взял: говорит, способный. Мать себя не помнит от счастья…» – Куда ее счастью до моего! Мой-то сын не к бакалавру в ученье – в короли пошел! «У хромого Петра дочь выдают замуж…» – Ах, а за моего Вита, верно, сосватали какую-нибудь принцессу!

Бертран расхаживал по замку с постным лицом, ворча даже на госпожу Бенигну. На все, что его окружало, он начинал смотреть хозяйским оком. Кто знает, не унаследует ли он усадьбу, раз его братьям так нравится за морем? Может, если матушка снова заговорит о монастыре, отказаться, жениться (да-да, назло всем – жениться) и остаться дома?

Так вечерами, сидя друг напротив друга, предавались они этим мыслям: Бертран – своим, госпожа Бенигна – своим… Гуго Смуглый храпел в кресле. В трубах свистел и завывал ветер.

В один из таких вечеров и принесли письмо от Амальрика. Госпожу Бенигну чуть удар не хватил от нетерпения, так как капеллан по обыкновению отсутствовал и письмо некому было прочитать. В корчму за капелланом немедленно послали. Наконец вбежал запыхавшийся отец Гаудентий. Его усадили к столу, придвинули зажженную ради такого случая свечу. Дремлющего в кресле старого Гуго будить не стали: он бы все равно ни слова не расслышал.

Отдышавшись, капеллан приступил к чтению:

«Да хранит Господь Святую землю!

Милостивый господин мой батюшка, милостивая госпожа матушка, дорогой братец Бертран! В первых строках своего письма призываю на вас благословение Божие и сообщаю, что и я, и брат мой Вит по воле Провидения пребываем оба в добром здравии. А ежели я с письмом промедлил, то оттого только, что королевство потрясали великие смуты и волнения, кои ныне по милости Божией улеглись. Ибо третьего дня в Храме Гроба Господня Вит, уже полгода тому повенчанный с принцессой Сибиллой Иерусалимской, провозглашен был королем…»

– Святой Мамерт!!! – вскричал отец Гаудентий, выпустив из рук письмо.

Ошеломленный, он покосился на госпожу Бенигну. Та спрятала лицо в ладонях, роняя сквозь пальцы слезы радости. Свершилось! Сбылись ее ожидания! Не обмануло ее вещее материнское сердце, стали явью мечты… Будь славен тот день, когда она сурово приказала сыну ехать!

– Вит – король?! – повторял пораженный капеллан. – Что за чудо!

– Нет тут никакого чуда! – оборвала его госпожа Бенигна. – Я с самого начала знала, что так будет, как только Амальрик его вызвал… О святые заступники!

Она опустилась на колени, сложила руки, но от волнения не могла вспомнить ни одной молитвы. Поднявшись, она устремилась к Бертрану.