оборону, несколько растерялся.

– Ну, как она себя вела, что говорила, какое впечатление производила?

– Вы имеете в виду, казалась ли она умалишенной? – на всякий случай уточнил Монгол.

– И это тоже, – Горейко кивнул. – Раз уж она пришла именно к вам, значит, вы внушали ей доверие. Что она вам рассказала, господин Сиротин? Как объяснила свой дикий поступок?

Доверие? Пожалуй, с доверием у них как раз ничего и не вышло. То есть вышло, но не совсем так, как девчонка рассчитывала: она к нему со всей своей полусумасшедшей душой, а он в ответ – со снотворным. Некрасиво получилось. Точно Родину продал, честное слово. А может, взять да и рассказать товарищу следователю все без утайки, спихнуть камень с души, поделиться чужой паранойей? Глядишь, и полегчает. И девчонке какое-никакое, а оправдание, так сказать, косвенное подтверждение ее психической ненормальности. В психушке оно, наверное, получше будет, чем на зоне.

Следователь Горейко слушал молча и с таким заинтересованным видом, точно Монгол рассказывал ему что-то в крайней степени увлекательное. Пока слушал, ручку сжевал едва ли не наполовину. Вот бы кому к психотерапевту обратиться…

– Значит, она себя считает жертвой? – Горейко отложил многострадальную ручку, идеальной белизны платочком протер запотевшие стекла очков.

– Ну, что-то вроде того, – Монгол кивнул. – Я в психиатрии не силен, но, кажется, она немного того, – он покрутил пальцем у виска, – чокнутая.

– Скажите, господин Сиротин, – голос следователя сделался мягким и вкрадчивым, – а вы лично в ее поведении ничего подозрительного не заметили?

– Я же говорю, девица была не в себе, несла всякую ахинею, пыталась меня убедить, что существует коварный злодей, который ходит за ней по пятам и пытается убить, но мне каж… – Монгол недоговорил, остановившись на полуслове. Вид у следователя Горейко был до крайности разочарованный, словно ожидал он услышать что-то совершенно другое.

Ох, елки-палки, так ведь этот следак тоже на всю голову больной! Ему ж правда жизни не нужна, ему подавай рассказы о паранормальном: о глазах светящихся и деревьях пылающих. В трех пацанах обкуренных он поддержку своим бредовым идеям нашел, а вот в лице свидетеля Сиротина Александра Владимировича нет. Агент Малдер хренов…

– Если вы о том, не совершала ли подозреваемая в моем присутствии неких деяний, не укладывающихся в общепринятые рамки, – Монгол с неодобрением посмотрел на изгрызенную ручку, – то, безусловно, совершала.

– Конкретизируйте. – Две раскатистые «ррр» превратили обычное слово в грозное рычание, да и сам следователь Горейко весь подобрался, ну прямо тигр перед прыжком.

– Подозреваемая со злым умыслом подменила чашки с кофе и тем самым нанесла непоправимый вред моему здоровью.

А вот фиг тебе, агент Малдер! От адекватного человека ты поддержки своим бредовым идеям не дождешься!

– Я могу идти, товарищ следователь? – Монгол, вежливо улыбнувшись, слегка привстал со стула. – Честное слово, мне нечего вам больше рассказать, я же, как вы точно заметили, большую часть времени провел в беспамятстве, едва сам не стал жертвой зверского нападения.

– А вот, кстати, как думаете, господин Сиротин, почему она вас пощадила? – Горейко тоже приподнялся и вперил в Монгола внимательно-настороженный взгляд. – К чему все это? Зачем было так подставляться? Почему она пошла не к себе домой, а к вам?

Почему? Закономерный вопрос. Да вот только ответа на него нет.

Почему домой не пошла? Так, может, нет у нее дома. Может, она вообще приезжая. А к нему пришла, скорее всего, из-за документов. Вряд ли помнила, что именно он ее из морга вызволил, но в больнице кто- нибудь запросто мог рассказать душещипательную историю о чудесном воскрешении. Ну и пиджачок показать, до кучи. А что девице юной и романтичной еще подумать, пиджачок увидавши? Наверное, решила: «Вот он, принц в сияющих доспехах. Один раз спас, значит, еще разок спасет. Неспроста же он пиджак оставил с паспортом. Это, наверное, чтоб его найти было легче».

Вот примерно в таком ключе Монгол свои соображения следователю Горейко и изложил. Излагал, а сам потихонечку, шажок за шажком, пятился к выходу, даже ладонь, как бы между прочим, на дверную ручку положил.

– Все не то. – Следователь, если его тактический маневр и заметил, то внимания на него обратил мало, потому что крепко-накрепко о чем-то задумался. – Допустим, сначала она вам доверяла, возможно, даже надеялась на вашу поддержку, но потом-то, после того как узнала о вашем, с позволения сказать, предательстве…

Предательстве? Монгол возмущенно хмыкнул. Какое предательство?! Он всего лишь защищался. Да и ее, дуреху, между прочим, защищал. Мало ли что она еще может натворить в этом своем сумеречном состоянии…

– После того как узнала о вашем предательстве, – Горейко намеренно сделал акцент на последнем слове и подленько так ухмыльнулся, – что могло ей помешать с вами расправиться?

Да, по большому счету, ничего, полоснула бы ножичком по шее – и все дела. А она не полоснула. Отомстила, конечно, документик важный с собой забрала, но уж больно несерьезная получилась месть, какая-то чисто женская. Ты подлец-негодяй меня обманул, так вот и я тебе пакость сделаю! Его бывшая наверняка точно так же поступила бы. Но с ней совсем другая история, почти романтическая. А тут криминал с псевдомистической подложкой… Нелогично, прав следователь Горейко.

– Не знаю, – Монгол пожал плечами. – Наверное, времени не хватило.

– На то, чтобы убить беспомощного человека, много времени не нужно.

– Товарищ следователь, вы что, пытаетесь ее оправдать? – Дверная ручка заскользила в неожиданно взмокшей ладони.

– Не оправдать. – Горейко помотал головой. Редкие волосенки выбились из идеально уложенной прически, тонкими прядками прилипнув к сократовскому лбу. – Основная задача следователя – понять, какими мотивами руководствуется подозреваемый.

– Ну и как, вам ясны ее мотивы? – Вопрос Монгол задал вполне искренне. Вдруг товарищ следователь лучше него разбирается в человеческих душах.

– Совершенно не ясны, – так же искренне ответил Горейко и смахнул со лба жидкие прядки.

На этой почти лирической ноте им бы раскланяться, но не вышло. Только Монгол открыл рот, чтобы испросить дозволения покинуть оплот законности и правопорядка, как дверь распахнулась, весьма ощутимо врезав ему по плечу.

– Адам Семенович, куда ставить? – На пороге возник тщедушный паренек в джинсах и тенниске. Он с обожанием смотрел на Горейко – вот чудо-то, этого хлыща усатого еще кто-то может обожать! – и не обращал никакого внимания на пришедшего в тихое бешенство от подобной бесцеремонности Монгола.

– Принес? – Горейко чему-то несказанно обрадовался, смел со стола все бумаги и сказал торопливо: – Сюда ставь, Егор. Да смотри поаккуратнее мне с вещдоком!

Следователь вел себя настолько нетипично, а глазищи его горели таким фанатичным блеском, что Монгол невольно заинтересовался тем самым вещдоком, способным вызвать в этом сухаре настоящую бурю эмоций.

Поначалу вещдок на него впечатления не произвел. Обычный деревянный чурбан, не очень длинный, не очень широкий, с потрескавшейся бурой корой, криво спиленный. Но потом… Потом мальчишка отошел в сторону, и Монгол застыл от изумления…

На светло-желтой, почти белой древесине были отчетливо видны следы ладоней. Отчетливо, потому что следы оказались не нарисованы, не вырезаны, а выжжены.

Две маленькие черные ладошки с прекрасно различимыми линиями судьбы, ума, жизни приковали к себе взгляд не только Монгола, но и следователя Горейко, который даже со стула привстал, чтобы лучше все рассмотреть.

– Что это? – почему-то шепотом спросил Монгол, кивая на обожженную деревяшку.

– Ничего особенного, – следователь ехидно усмехнулся. – Всего лишь вещественное доказательство. Тот самый чурбан, который наша с вами общая знакомая использовала в качестве барабана и о котором в