не исчез тёплый Бог.
Пан Коцкий дрожал всем телом и не мог сдержать своей муки: огонь уже лизал ему ноги, хватая выше колен. Крупные, как бобы, слёзы катились из голодных, жалостливых глаз.
Баба извивалась в огне, насколько позволяли цепи, но молчала, и ручейки крови стекали из закушенной губы.
Мужчина-убийца обвис. Может, не держали ноги, а может, хотел скорее задохнуться, чтобы кончились мучения. Но голова его была независимо поднята. Он смотрел в глаза судьям, как дантовский Фаринато, с презрением к самому огню.
Только хозяин, будто не веря себе, водил глазами в разные стороны.
Даже то место, где стояли апостолы, временами опалял нестерпимый огненный жар. Что же было там?
Клубилось, крутилось, ревело. Словно в золотистокровавых воронках стояли пять человек. Огненно- яркие птицы временами отрывались от своего гнезда и летели в розовые сумерки.
Христос чувствовал, что, когда ветер относит пламя в его сторону, у него трещат волосы. И всё же он не отступал.
«Боже! Боже мой! Спаси маленьких. Спаси угнетённых, спаси даже бродяг и жуликов, ибо отняли у них достойное жалости жилище и могут отнять даже дорогую только им жизнь, если не позаботятся они о ней сами. Боже, да порази Ты их громом! Да бейте же их, люди, плюйте на них, пинайте ногами! Куда же это я попал, и стоит ли даже распинаться за таких обезьян?!».
Он чувствовал, что безумеет, что смешивает себя в одно целое с ними и тысячами других.
Что-то приглушённо бухнуло. Нестерпимо запахло жареным и навозом. Охваченный огнём чуть не по шею, убийца отозвался страшным воплем. Затем стиснул зубы и, почти крича, начал мерно читать что-то похожее на молитву:
— Отродье ада... Сыны Велиала... Наследники дьявола и монастырские суки... Истинно говорю: среди хищных зверей на первом месте — поп, на втором — начальник, и только на третьем — тигр.
Голова его упала.
Женщина уже обвисла, видимо задохнувшись. Седой молчал.
На Христа лучше было не смотреть. По лицу Фомы видно было, что он совсем одурел. Глаза зажмурены, кулаки сжаты. Потом он с надеждой раскрыл глаза — столбы остались на месте.
И тут вдруг запричитал хозяин:
— Так я же из ревности! Я же из усердия! Неужели и мне отплата?!
— И тебе, — негромко сказал Христос. — Не оговаривал бы, если б верил чисто.
Только тут хозяин заметил его и вспомнил обещание:
— Христос! Спаси меня! Спаси меня, Христос!
— Истинно говорю тебе: сегодня же воздадут тебе по желаниям твоим, — тихо повторил школяр.
— Я же че-ло-ве-ек!
Раввуни не мог больше этого терпеть. Он поглядел на Юрася и ужаснулся: глаза у школяра были безжалостными.
— Вспомнил, — обронил Христос. — Свинья видит звёзды только тогда, когда ей пнут в рыло.
Подбежала собака, радостно посмотрела на костры, понюхала, замахала хвостом.
— Христос, — натужно проговорил Фома. — Я сейчас не выдержу. Я обыдлел. Сейчас залаю, на все четыре встану и...
— К-куд-да? — схватил его Братчик. — Тебе нельзя. Ты... человек.
Фома явно безумел. Безумел и последний живой на костре, шляхтич. И вдруг он, видимо, нашёл для себя какой-то выход, пока не погаснет сознание:
— Боже, если Ты есть! Намучил уже, хватит! Отдаю Тебе душу мою!.. В рай так в рай. А в ад так в ад — на всё воля Твоя. Только помести Ты нас всех вместе, чтоб не кляли мы Тебя... Единственных, что для меня... А я для них... Друга моего... Дочку... Меня... Курочку беленькую. Неправда это, что душа у неё маленькая и смертная... Она для... Больше, чем многие... Курочку не забудь!
В следующий миг пан Коцкий перестал быть.
...Ревело, крутило, несло. Огонь разгорался всё ярче, и страшно было думать почему. Страшно и излишне. А от столов несся и несся монотонный бубнеж:
— Святого апостола нашего Павла к евреям послание...
Христос чувствовал, что умирает. Исчезло солнце.
— Они погибнут, а ты останешься; и все обветшают, как риза...
Исчезло солнце.
— Ибо как сам Он вытерпел... так может помочь и тем, кого искушают...
Тьма стояла в глазах.
— Потому что наш Бог есть огнь поедающий.
Рвался, рвался в небо огонь.
Глава 26
ЧЁРНАЯ МЕССА
Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту задержаться в злосчастной деревне — изошли прочь. Хотели было добраться до местечка, до соседнего селения, до какого-нибудь жилья, да сбились с пути, блуждали в непроглядной тьме по зарослям, вымокли и околели от росы.
Наконец им удалось найти какую-то лощинку. По треску под ногами поняли: сухостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселей, и вскоре заревело, зашипело яркое пламя.
И всё же им гадко было сидеть у огня. Они слишком живо помнили, что можно сделать с каждым Божьим благословением, даже с этим.
И никто из них не захотел есть. Жарить мясо оказалось превыше их сил. Даже свыше сил Филиппа из Вифсаиды и Иакова Зеведеева. При одном лишь воспоминании их пробирала дрожь отвращения. Поэтому они удовольствовались светом, издали подбрасывая в пламя сушняк.
А когда костёр разгорелся ещё сильнее, огляделись и поняли, что попали из огня да в полымя.
Они сидели на старых, судя по всему заброшенных, могилках. Перекошенные, замшелые кресты, каменные плиты, укрытые зелёным ковром мха, толстые обрезки могучих брёвен на всю могилу, с «голубцами», прибитыми к ним. Плиты лежащие, плиты перевёрнутые, плиты наклонённые, плиты торчком. И на всём этом — разлив мхов, а над всем этим — сухие деревья. Повсюду какие-то ямы, разорённые часовни, проваленные гробницы. Видимо, тут хорошо похозяйничала рука человека, не привыкшего стыдиться или давать отчёт перед другими в своих поступках.
За их маленькой лощинкой лежала большая, с довольно крутыми склонами. По краям её смутно виднелись остатки каких-то фундаментов. Вокруг большой лощины также темнели какие-то камни, вымахала высокая трава (видимо, на месте бывших грядок или цветников). Но всё это густо заросло довольно уже большим лесом. Лес был тёмным, но кое-где в нём мёртво белели высохшие скелеты плодовых деревьев. Зачахшие в глуши и безлюдье, они лезли на глаза то тут, то там, окружали лощину и подступали к ней. Словно вычурные распятия. Словно десятки уродливых привидений.
Страшно было смотреть на это, и люди притушили костёр до маленького огонька, освещавшего только их лощинку, десяток крестов и плит в маленьком гнезде.
Обессилевшие, они никуда не могли идти, спать также были не в состоянии и решили как-нибудь переждать в этом месте ночь.
Говорить тоже никому не хотелось. Только после большой паузы Тумаш сказал:
— Когда сжигали их, я всю веру призвал, чтоб исчезли столбы, — куда там, чёрта беспятого! Стоят, как стояли. Куда Он ведёт нас, Бог?
— Ведёт, — произнес Иуда. — А куда — не знаю.
— Вперёд, — буркнул Христос. — Под вооружённой охраной, чтоб случайно не свернули, куда не
