Лучше бы не догоняли этот караван!

Неделю назад банда Аргынбаевых напала на табун племенных лошадей Бурылбайтальского рабочего отряда. Табунщики отчаянно сопротивлялись, но тщетно. Бандиты наскочили ночью, обезоружили, убили и надругались над трупами четырех коммунистов и двух комсомольцев, которым были доверены двадцать девять английских жеребцов. Их увели.

Со времен страшных казней басмачей не доводилось мне видеть таких диких изуверств над людьми.

На руках одного из сопровождавших караван сидел десятилетний ослепленный мальчик-подпасок. Он сказал, что ему выкололи кинжалом глаза уже после того, как изуродовали старших.

Ахмет-ходжа прятал лицо в ворот тулупа, не глядел в сторону мальчика. Есть люди, которые не прочь помочь бандитам, чтоб спасти себя. Но как боятся тогда они видеть невинные жертвы злодеев, тех, которых они спасли, пусть и поневоле.

Только поздним вечером добрались мы до Бурылбайтала, будто приплюснутого ветрами и сугробами поселка на берегу Балхаша.

В первом же бараке мы спросили, где расположен штаб, и отправились туда. Часовой вышел из будки и остановил нас у шлагбаума. Я предъявил удостоверение НКВД.

Солдат посветил фонариком на фотографию в документе, на мое обросшее лицо с красными, воспаленными, иссеченными песком глазами. Право, я хорошо представлял себе, как выгляжу.

— Товарищ подполковник, я должен вызвать начальника караула, — и взялся за телефон. Свет непогашенного фонарика упал на мои ноги — валенки разбились, из дыры в носке торчала портянка. Попробовал одернуть заскорузлое от грязи, заледенелое пальто, понял — бессмысленно. Хабардин выглядел не лучше. Рядом с Ахмет-ходжой, в тулупе и ичигах, мы походили на бродяг-оборванцев.

Взвизгнула промерзшая дверь дежурки, к посту шел караульный начальник: одна нога в валенке, другая в ботинке на протезе. Подошедший капитан, бледный такой казах, посмотрел документы, оглядел нас с головы до ног:

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

— Мне нужен командир отряда.

— Пройдемте в караульное помещение. Время позднее, постараюсь поскорее вызвать его из дома. А этот гражданин с вами? — капитан кивнул на Ахмет-ходжу.

— С нами, — кивнул я.

Приятно говорить со строевым офицером: он сразу понял ситуацию и то, что Ахмет-ходжа задержанный, и не задал ни единого лишнего вопроса.

Войдя в жарко натопленную караулку с мороза, мы долго кашляли, до слез, до дурноты. Помороженные лица разгасились, глаза слипались и болели, нас разморило. Капитан, разговаривая по телефону, тоже кашлял, да по-иному, верно, у него не только была ампутирована нога, но и пробито легкое.

— Командир сейчас будет, товарищ подполковник.

— Спасибо, капитан. Где воевали?

— Вы про это? — Он шевельнул ногой в легком ботинке. — На Курской дуге. Я в артиллерии служил. Командовал батареей. Два дня все хорошо шло. А вот на третий, при отражении атаки танков, меня и починили…

— И легкое пробито?

— То ерунда… — отмахнулся капитан. — Вот нога…

Хотел я сказать, мол, с ногой уж ничего не поделаешь, а вот климат здешний для его легкого вреден, но тут вошел командир отряда, кряжистый такой казах, лет за пятьдесят, представился:

— Орозов. — Он взял у меня из рук документы, бросил взгляд на фотографию в удостоверении, на меня, снова сличил. — Слушаю вас.

— Нам нужно поговорить. В контору можно с вами пройти?

В кабинете три стула, телефон и печка железная, холод — что на улице.

— Подождите, я печку затоплю.

— Можно это сделать через пять минут?

— Конечно!

— Мы ищем банду Аргынбаевых.

— Я сам её ищу! — вспыхнул Орозов. — Они у меня шестерых убили, четырех коммунистов, двух комсомольцев! Они двадцать девять племенных английских жеребцов угнали. Сожрали, скоты!

— Поспокойнее, товарищ Орозов…

— Слушаю, — сцепив пальцы рук так, что костяшки побелели, Орозов уставился в пол.

— Работает в вашем отряде…

Орозов поднял гневный взгляд.

— Спокойнее, спокойнее… Работает в вашем отряде охранник на складе копченой рыбы, Ибрай его зовут?

— Знаю старика. Он ещё при царе Горохе здесь работал.

— Так вот, этот старик точно знает, где сейчас банда Аргынбаевых, знает, что Аргынбаевы намерены делать.

— Шайтан побери этого аксакала! Сейчас мы его…

— Подождите, подождите! Вызвать старика надо осторожно, подменить на дежурстве — и украдкой сюда.

— Не привык я от своих скрываться… — пробормотал Орозов, но, посмотрев на меня, на мою одежду бродяги-оборванца, гмыкнул: — Извините, я не хотел вас обидеть…

— Дальше слушайте… Моего товарища, Хабардина, вместе с человеком в тулупе, посадите в смежную комнату. Стены тут фанерные — они наш разговор с Ибраем услышат.

— Так надо?

— Так надо.

— А что же Ибраю-то сказать?

— Ревизия приехала, бумаги спрашивает.

— И то, действительно, ревизуют нас чуть не каждый день. Сосед у нас беспокойный — всё пишет, пишет на нас. И то мы не так делаем, и то не так храним, и тут-то у нас убытки… А… Я говорю майору, ну, командиру тасаральскому, приезжай, посмотри. Ведь ни разу не был! А пишет!

— Вы за Ибраем пошлите, товарищ Орозов…

Орозов сорвал телефонную трубку и, успокоившись, приказал капитану съездить на склад, подменить Ибрая и привезти в штаб, мол, ревизоры требуют, с бумагами. Потом Орозов стал растапливать железную печурку, а я сходил за Хабардиным и Ахмет-ходжой и поместил их в смежную комнату.

Ибрай, высокий сутулый старик с холеной бородой, вошел в кабинет степенно, вежливо поклонился, положил на стол принесенные документы. В комнате вкусно запахло копченой рыбой, и я почувствовал, что давно бы пора поесть. Сидя у открытой дверцы печурки, я полуобернулся к Ибраю и спросил:

— Скажите, пожалуйста, где сейчас находятся Исмагул и Кадыркул Аргынбаевы?

Глядя на командира дивизии, а не на меня, Ибрай ответил:

— Не знаю я, где Исмагул и Кадыркул Аргынбаевы. В тридцать первом году куда-то скрылись, сбежали… Больше ничего не знаю. Нет у меня известий… Ничего не знаю.

— Вы с ними недавно виделись!

— Кто мог так сказать? Вранье! — старик вскинул бороду. — Клевета! Клевещет кто-то!

Тут из соседней комнаты выскочил Ахмет-ходжа:

— Врешь! Ты врешь! Я им всё рассказал! Правду сказал! Ты знаешь, где они!

— А-а-а… — протянул старик, искоса глянув на Ахмет-ходжу. Он спрятал руки в рукава халата и, набычившись, уперся бородой в грудь. — Ты, значит… Уж всё сказал…

— Сказал! Правду сказал!

— Всё?

— Все!!!

— Идем, — и Хабардин тронул Ахмет-ходжу за плечо. Они вышли.