— Не знаю. Знал, да забыл. Теперь не знаю.
— И я не знаю. Оба помолчали.
В это время на другой половине дома, отделенной длинным коридором, скрипнула быстро отворенная дверь.
Ей отозвалась в детской оконная рама, пламя свечи колыхнулось, и дверь опять захлопнулась.
— Слышал? — спросил Вася.
— Да, слышал… Постой-ка.
Действительно, в несколько мгновений, пока дверь открывалась и закрывалась, с другой половины донеслись каким-то комком смешанные звуки. Очевидно, там не спали и, пожалуй, не ложились всю ночь. Чей-то голос требовал воды, кто-то даже голосил и плакал, кто-то стонал… При последнем звуке у мальчиков сердца забились тревожно.
— Знаешь, что это там? — живо спросил Вася.
— Знаю. У мамы скоро родится девочка.
— А может, мальчик
— Н-ну… может и мальчик.
Мордик помнил два случая рождения, и оба раза это были девочки. Потому ему и теперь казалось, что должна родиться непременно девочка. Впрочем, так как он помнил рождение девочек, а своего и Васина не помнил, то порой ему приходила в голову неосновательная идея, что рождались только девочки, потому было время, когда их вовсе не было. А они, мальчики, никогда не родились и всегда были. Он не особенно верил сам в эту теорию, но она возвышала его в собственном мнении и давала преимущество перед девочками, которые тоже хотели бы «всегда быть», но должны были смириться перед недавностью факта рождения Шуры.
— Вот отчего и кажется странно… — сказал опять Вася.
— Вре-ешь… — протянул было Мордик, но потом согласился: — а пожалуй, твоя правда.
— Конечно, от этого. Видишь, там никто не ложился. И потом ведь это всегда бывает странно… Оба задумались.
— Вдруг не было девочки, вдруг есть… — сказал Голован.
— Да, — повторил и Мордик, — вдруг не было, вдруг есть… Странно: откуда берутся?.. Постой, я знаю, — поторопился он с открытием: — подкидывают!
Объяснение было просто, но не удовлетворительно.
— Нет, — сказал Голован.
— Отчего это нет?
— Оттого что… оттого… вот отчего нет: потому что откуда же тот человек возьмет, который подкинет?
— Он у другого.
— А другой?
— Еще у кого-нибудь.
— А еще кто-нибудь где возьмет?
— Н-не знаю… Няня говорит: меня под лопухом нашли. Пустяки, я думаю.
— Конечно, глупости. Кто туда положит ребенка? И насчет золотой нитки… будто на золотой нитке спускают, — тоже глупости.
— Уж эта старая скажет!.. Ну, а как по-твоему: откуда?
— Конечно, с того света.
Мордик задумался. Мысль показалась ему очень простой и ясной… Понятно: на этот свет попадают с того света.
— Ну, а как?
— Может быть, приносят ангелы.
— Ангелов, может, еще и нет.
— Ну, уж это ты не говори. Это грех. Уж это все знают, что есть.
— А дядя Михаил…
— Мало ли что. Когда люди видели…
— Кто видел?
— Многие видели. Я тоже видел… во сне…
— Какой он?
— Белый-белый. Летел от сада Выговских, все с дерева на дерево, а потом перелетел через огород, через площадь. А я смотрю, где он сядет. Сел на крышу на лавчонке Мошка и стал трепыхать крыльями. Потом снялся и полетел далеко-далеко.
— Хорошо летает?
— Отлично. Я потом говорю Мошку: я видел во сне, что на твоей крыше сидел ангел.
— А Мошко что?
— А Мошко говорит: ай-вай, какая важность! У меня каждый шабаш бывают в доме ангелы, а черти насядут на крышу, все равно как галки на старую тополю…
— Хвастает.
— Н-нет, едва ли. У евреев многое бывает. А помнишь Юдка?
Юдка был огромный жид, с громадною бородой и страшными полупомешанными глазами. Он разносил по домам лучшие сорта муки и продавал ее в розницу. Отмерив муку гарнцами, он потом прикидывал еще по щепотке — «для деток, для кухарки, для няньки, для кошки, для мышки». При этом его борода тряслась, а глаза вращались в орбитах. Как только его громадная фигура с мешком на согнутой спине являлась в воротах, детьми овладевало ощущение ужаса и любопытства. Они дрожали перед Юдкой, но не могли себе отказать в удовольствии посмотреть, как Юдка будет прикидывать «на кошку, на мышку». Он ходил каждую неделю и каждый раз производил на детей чрезвычайно сильное впечатление.
Как-то однажды Юдка вдруг исчез и не являлся несколько недель И мать, и дети сильно недоумевали и думали, что старый жид умер. Оказалось другое, а именно в судный день Юдку схватил жидовский чорт, известный в народе под именем Хапуна. На кухне рассказывали историю со всеми подробностями. В судный день евреи собираются к вечеру в синагогу, оставляя «патынки» (туфли) у входа. Потом зажигают множество свечей, закрывают глаза и начинают жалобно кричать от страха. В это время Хапун на них налетает, как коршун, и хватает одного. Потом, когда выходят из синагоги, все разбирают свои патынки, но одна пара всегда остается. В этот раз остались громадные патынки старого Юдки, а потому все узнали, что Юдку схватил Хапун.
Потом Юдка вдруг опять появился, но он хромал и казался разбитым, а дети его стали бояться еще больше. Оказалось, что Юдку спас его приягель мельник из Кодни. Мельник этот вышел вечером на свою греблю и стоял спокойно, почесывая брюхо и слушая, как вода шумит в потоках и бугай бухает в очеретах. А вечер был ясный. Вдруг видит: летит «какое-то» по небу. Присмотрелся, а это Хапун тащит огромного жида. «Ну, — думает мельник, — другого такого крупного жида не найти. Не иначе только Хапун моего покупателя, старого Юдку, на этот раз сцапал». Конечно, если бы не то, что Юдка всегда брал у мельника муку, никогда мельник не стал бы вмешиваться в это дело. Но тут он-таки пожалел старого знакомого.
Поэтому, затопав ногами, он крикнул вдруг во весь голос:
«Кинь, это мое!» Хапун выпустил ношу и взвился кверху, трепыхая крыльями, как молодой шуляк, по которому выстрелили из ружья (голос у коднинского мельника-таки мое почтение!). А бедный жид со всего размаху шлепнулся на греблю и сильно расшибся.
Юдка был налицо, и все видели, что он действительно хромал после этого происшествия. Поэтому и Мордик не стал спорить: действительно, у евреев многое бывает. Кроме того, напоминание об Юдке и вообще рассеяло в нем зачатки скептического упрямства.
— Да, так вот тогда Мошко много мне рассказывал… и то, как родятся дети.
— Ну?
— Он говорит, у бога есть два ангела: один вынимает из людей душу, а другой приносит новые души с того света. Вот когда надо у кого-нибудь родиться ребенку, та женщина делается больна.
— Отчего?