люди видят белого мальчика, идущего с белым мужчиной — пусть даже у мальчика и не будет на лице большой радости, — они могут подумать, что идут старший брат с младшим или отец с сыном. — Свернув направо, Марино поехал на запад. — Ну продолжайте, док. Что можете еще сказать?

Ему нравились такие игры. Он почти одинаково получал удовольствие как в тех случаях, когда мои мысли полностью совпадали с его, так и когда я, на его взгляд, совершенно ошибалась.

— Если нападавший был белым, то следующим моим предположением будет то, что он не из новостроек, несмотря на их сравнительную близость.

— Но если не принимать во внимание расу, почему же вы не думаете, что этот негодяй был из федеральных кварталов?

— Да все судя по тем же его действиям, — ответила я. — Выстрелы в голову даже тринадцатилетним перестали быть чем-то неслыханным среди уличного бандитизма, тем не менее все как-то не складывается. В Эдди стреляли из оружия двадцать второго калибра, а не из девяти— или десятимиллиметрового, и не из крупнокалиберного револьвера. Его нагота и телесные повреждения говорят о том, что преступление носило сексуальный характер. Насколько нам известно, ничего ценного, что можно украсть, у него с собой не было, и он не казался подростком из группы риска.

Дождь заметно усилился, и на дорогах стало весьма опасно из-за машин, которые неслись с включенными фарами. Наверное, многие спешили за покупками, и я сразу вспомнила о том, что почти никак не готовилась к Рождеству.

Продовольственный магазин на Паттерсон-авеню показался впереди слева. Я не могла вспомнить, как он раньше назывался, а вывески были уже сняты, осталась лишь голая кирпичная стена с несколькими окнами. Место было довольно скупо освещено, и я подозревала, что полиции вряд ли вздумалось бы что- либо осматривать за зданием, если бы слева от него не располагалось еще несколько торгово-бытовых заведений. Я насчитала пять: аптека, ремонт обуви, химчистка, хозяйственный магазин и итальянский ресторанчик. Все они были закрыты и безлюдны в тот вечер, когда сюда привезли полумертвого Эдди.

— Вы помните, когда этот продовольственный магазин закрылся? — спросила я.

— Приблизительно в то же время, что и другие. Когда началась война в Персидском заливе, — ответил Марино.

Он свернул в проулок, яркие лучи фар его машины заскользили по кирпичным стенам и запрыгали, когда кончился под колесами асфальт. За магазином проволочная ограда отделяла асфальтированную площадку от каких-то зеленых насаждений, темные силуэты которых колыхались на ветру. Вдалеке сквозь голые ветви деревьев я увидела освещенную улицу и разноцветную вывеску «Бюргер Кинг».

Марино остановил машину, свет фар упал на коричневый мусорный контейнер с шелушащейся краской, изъеденный ржавчиной, по его бокам стекали капли воды. Дождь барабанил по стеклу и крыше машины, диспетчеры связывались по радио с другими водителями, направляя их к местам происшествий.

Марино уперся руками в руль и втянул голову в плечи. Затем немного помассировал себе шею.

— Черт, старею, — проворчал он. — У меня в багажнике есть плащ.

— Он больше нужен вам, чем мне. Я не растаю, — возразила я, открывая дверцу машины.

Марино достал свой темно-синий полицейский дождевик, а я ограничилась поднятым повыше воротником. Дождь обжигал лицо, и его холодные капли сыпались мне на голову. У меня почти сразу же замерзли уши. Контейнер стоял возле ограждения, ближе к дороге, метрах в двадцати от задней части магазина. Я обратила внимание на то, что контейнер открывался сверху, а не сбоку.

— Когда приехала полиция, крышка контейнера была открыта или закрыта? — спросила я у Марино.

— Закрыта. — Из-за капюшона ему было трудно смотреть на меня, не поворачиваясь всем корпусом. — Вы обратили внимание на то, что туда трудно подняться. — Он посветил карманным фонариком. — Он был к тому же пуст. Ни черта, кроме ржавчины и скелета дохлой крысы, такой здоровенной, что на ней можно было бы кататься верхом.

— А крышку легко поднять?

— Не больше, чем сантиметров на пять. Там обычно стоят шарниры с обеих сторон. При большом росте можно поднять крышку на пять сантиметров и, просунув руку, приподнять еще немного, как раз чтобы пролез мусорный мешок. Но здесь крышка сломана, и ее можно открыть лишь полностью, то есть перекинув на другую сторону. Но это не удастся, если на что-нибудь не забраться.

— У вас какой рост? Метр восемьдесят пять или восемьдесят семь?

— Примерно. Если я не могу открыть крышку, значит, и он не смог бы. На данный момент основная версия такова: он вынес тело из машины и прислонил к контейнеру, пока пытался его открыть, — так обычно ставят на землю мешок с мусором, чтобы освободить руки. Убедившись в том, что крышку ему не открыть, он сматывается, оставляя мальчика и его вещи здесь на дороге.

— Он мог бы отнести его туда, в кусты.

— Там ограждение.

— Оно не слишком высокое — метра полтора, не больше, — заметила я. — В конце концов, он мог бы оставить тело и за контейнером. А так оно было совершенно на виду.

Марино молча осмотрелся, посветив фонариком на проволочное ограждение. Капли дождя замелькали в узком луче света, словно миллионы мелких гвоздиков, летевших с небес. У меня едва сгибались пальцы на руках. Голова вся намокла, и ледяные струйки текли за шиворот. Мы вернулись в машину, и он включил обогрев на полную мощь.

— Трент и его ребята уперлись в эту версию с контейнером, расположением его крышки и так далее, — сказал он. — Лично я считаю, что этот контейнер сыграл здесь роль лишь стенда, на котором подонок выставил свое «произведение».

Я смотрела в окно сквозь завесу дождя.

— Суть в том, — уверенно продолжал он, — что привез он парня сюда вовсе не для того, чтобы его спрятать, а, напротив, для того, чтобы его нашли. Но ребята из Энрико так не считают. Я же не просто так считаю, я чувствую это, словно чье-то дыхание у себя на шее.

Я продолжала смотреть на контейнер. И настолько живо представляла себе тельце Эдди Хита, прислоненное к нему, словно сама присутствовала в тот момент, когда его нашли. От неожиданной мысли меня словно ударило током.

— Когда вы в последний раз смотрели дело Робин Нейсмит? — спросила я.

— Не имеет значения. Я все прекрасно помню, — ответил Марино, не поворачивая головы, глядя вперед. — Я ждал, не придет ли это вам в голову. Я об этом подумал сразу же, как только приехал сюда впервые.

В тот вечер я, разведя огонь, села есть свой овощной суп возле камина, а на улице все еще шел мокрый снег с дождем. Я выключила свет и раздвинула шторы на стеклянных дверях. Трава вся побелела от мороза, листья рододендрона свернулись, деревья стояли голые в свете луны.

Этот день уморил меня, словно какая-то жадная ненасытная темная сила высосала из меня все жизненные соки. Я чувствовала на себе всепроникающие пальцы тюремной охранницы по имени Хелен и спертый воздух клетей, в которых недавно сидели безжалостные, злобные люди. Я вспомнила, как во время ежегодного совещания Американской судебно-медицинской академии просматривала, держа на свет, слайды в баре одной из гостиниц Нового Орлеана. Убийство Робин Нейсмит было тогда еще не раскрыто, и обсуждать то, что с ней сделали, когда все вокруг шумно и весело праздновали Марди-Гра[1], было как-то жутко.

Ее избили и изувечили, зарезали насмерть, как считали, в ее же гостиной. Однако особенно все были шокированы тем, чти Уоддел совершил уже после ее смерти. Это походило на какой-то неслыханный безобразный ритуал. Уже мертвую он ее раздел. Факт изнасилования установлен не был. Казалось, ему больше нравилось кусать ее и ковырять наиболее мягкие участки тела ножом. Когда по пути с работы к