— В канун Летнего Солнца мы пойдём в Каталло, и будем танцевать вместе с их людьми.

Толпа подумала над этим, а затем постепенно возрастающий шёпот согласия распространился по ней. Ещё минуту назад они жарко поддерживали идею Ленгара о завоевании Каталло, теперь их привлекла мечта Хенгалла о мире.

— Гилан разговаривал с их вождём, и он согласился, что мы должны быть не одним племенем, — объявил Хенгалл, — а двумя племенами, объединёнными как мужчина и женщина в браке.

— И какое племя — мужчина? — осмелился прокричать Ленгар. Хенгалл не обратил внимания.

— Войны не будет, — решительно сказал он, затем взглянул вниз на чужеземцев. — И обмена не будет, — продолжил он. — У вашего бога были сокровища, но вы утратили их, и они попали к нам. Они пришли в Старый Храм, и это говорит мне, что им предназначено остаться здесь. Если мы отдадим золото обратно, мы оскорбим богов, пославших сокровища нам во владение. Их появление это знак, что храм должен быть восстановлен, и так будет! Он будет построен заново!

Гилан, очень желавший такого развития событий, выглядел довольным.

Одноглазый запротестовал, угрожая пойти войной на Рэтэррин.

— Война? — Хенгалл потряс своим большим жезлом. — Война! — закричал он. — Я начну войну, если вы придёте в Рэтэррин. Я помочусь на ваши души, захвачу ваших детей в рабство, поиграю с вашими женщинами и сотру в порошок ваши кости! Это война, какой мы её знаем! — он плюнул в сторону Чужаков. — Собирайте ваши вещи и уходите, — приказал он.

Жрец Чужаков громко взвыл на небо, а их вожак взмолился последний раз, но Хенгалл уже не слушал. Он отказался от обмена, и Чужакам не осталось выбора, кроме как подобрать дары и вернуться к своим лошадям.

Но этим же вечером, когда солнце запуталось среди западных деревьев, словно рыба в сплетённой из ивы ловушке, Ленгар и дюжина его близких сторонников покинули Рэтэррин. Они взяли с собой луки, копья и собак, привязанных на длинных кожаных верёвках, и объявили, что возвращаются в свои охотничьи угодья. Но было замечено, что Ленгар также взял с собой рабыню из Чужаков. И это всех шокировало, так как женщин было не принято брать на охоту. А той же ночью ещё полдюжины молодых женщин исчезли из Рэтэррина, и на следующее утро племя с ужасом поняло, что Ленгар вовсе не пошёл на охоту, а сбежал, а эти женщины последовали за своими возлюбленными. Гнев переполнял Хенгалла, как река выходит из берегов от бурной воды. Он злился на злую судьбу, что послала ему такого старшего сына, затем он послал воинов на поимку Ленгара, хотя никто не ожидал, что поймает беглецов, которые уже давно ушли. Потом Хенгалл узнал, что Джегар, считавшийся близким другом Ленгара, до сих пор в Рэтэррине, и вождь призвал Джегара к двери в свою хижину и там приказал ему покаяться.

Джегар лёг на землю, а тем временем Хенгалл поднял свой боевой жезл над головой молодого человека.

— Куда сбежал мой сын? — холодно спросил он.

— В Сэрмэннин, — ответил Джегар, — к Чужакам.

— Ты знал, что они планировали это, — спросил Хенгалл, его гнев снова разрастался, — и почему не рассказал мне?

— Ваш сын проклянёт мою жизнь, если я предам его.

Хенгалл держал дубину поднятой.

— А почему ты не ушёл с ним? Разве он не твой ближайший друг?

— Я не пошёл, — смиренно ответил Джегар, — потому что вы мой вождь, и это мой дом, и я не хочу жить в далёкой стране около моря.

Хенгалл сомневался. Ему очень хотелось ударить жезлом и обрызгать землю кровью, но он был справедливым человеком, и взял под контроль свой гнев и опустил оружие. Джегар честно ответил на его вопросы, и хотя Хенгалл не любил этого молодого человека, он поднял его на ноги, обнял его и дал ему небольшой бронзовый нож в качестве вознаграждения за преданность.

Но Ленгар сбежал к Чужакам. И Хенгалл сжёг хижину своего сына и разбил его горшки в порошок. Он убил мать Ленгара, которая была его собственной первой женой, и приказал Гилану применить Детоубийцу к мальчику, которого все считали сыном Ленгара. Мать ребёнка громко кричала, умоляя о пощаде, но кость зубра взлетела, и мальчик умер.

— Он никогда не жил, — постановил Хенгалл. — Его больше нет.

На следующий день был канун Летнего Солнца, и племя должно было идти в Каталло. Заключать мир. И встретиться с Санной.

На рассвете, когда племя двинулось на север, отец принёс Сабану рубаху из оленьей кожи, ожерелье из зубов кабана и бронзовый нож с деревянной ручкой, подвешивающийся на пояс.

— Ты мой сын, — сказал Хенгалл, — мой единственный сын. Поэтому ты должен выглядеть как сын вождя. Собери волосы назад. Стой прямо!

Он кратко кивнул матери Сабана, своей третьей жене, которую он очень уже давно не призывал в свою хижину, затем пошёл проверить белую жертвенную тёлку, которую должны были отогнать в Каталло. Даже Камабан отправился в Каталло. Хенгалл не хотел, чтобы он шёл, но Гилан настаивал, что Санна хочет лично увидеть Камабана. Поэтому Галет привёл покалеченного мальчика из его логова в Старом Храме, и теперь Камабан прихрамывал в нескольких шагах позади Сабана, Галета и Лидды, беременной женщины Галета. Они шли на север по холмам вдоль речной долины, и за всё утро добрались до окраины этой холмистой местности, что означало, что они на половине пути в Каталло. Для большинства людей, которые стояли на возвышениях и пристально вглядывались вперёд в лес и болота, это было огромное расстояние, на которое они когда-либо удалялись от дома.

Их тропа резко погрузилась в густой лес, изрезанный маленькими полями. Это была земля Мэдэна, край плодородной почвы, высоких деревьев и обширных трясин.

Мужчины общины Хенгалла подвинулись поближе к своим женщинам, когда вошли в лес, а маленьким мальчикам дали пучки соломы крепко привязные к палкам, и подожгли от тлеющих углей, которые несли в глиняных горшках с дырочками. Мальчики бегали туда-сюда по тропинке, размахивая своими дымящими палками, и громко кричали, отгоняя злобных духов, чтобы те не смогли напасть на женщин. Жрецы пели, женщины сжимали в руках амулеты, а мужчины стучали древками копий по стволам деревьев. Чтобы умилостивить духов, песни зазвучали ещё громче, когда группа пересекала место слияние нескольких ручьёв неподалёку от Мэдена.

Хенгалл шёл во главе своего племени, на берегу одного из больших ручьёв он дождался Сабана.

— Мы должны поговорить, — сказал он сыну, затем взглянул на Камабана, ковылявшего в нескольких шагах позади. Юноша нашёл другую полусгнившую баранью шкуру на замену своей старой рубахи, и нёс мешок из невыделанной кожи, в котором хранилось его нехитрое имущество — кости, змеиная кожа и амулеты. От него воняло, а волосы опять были спутанными и грязными. Он взглянул на отца, вздрогнул и сплюнул на тропинку.

Хенгал брезгливо отвернулся и зашагал вперёд с Сабаном. Через некоторое время он спросил Сабана заметил ли он какая хорошая пшеница в Мэдене. Кажется, что буря пощадила эти поля, завистливо заметил он, и добавил, что видел прекрасных толстых свиней в зарослях у реки. «Свиньи и пшеница, — сказал он, — это всё, что людям необходимо для жизни, и за что он благодарен богам».

— Возможно, только свиньи, — размышлял он, — наверное, это всё, чем нам надо питаться. Свиньи и рыба. От пшеницы одни неудобства. Она сама не сеется, это хлопоты.

Хенгалл нёс кожаную сумку, которая позвякивала при ходьбе, и Сабан предположил, что в ней некоторые ценности племени. Люди идущие далеко впереди запели, и звук становился всё громче, когда все подхватывали мелодию. Она докатилась и до идущих позади, но ни Хенгалл, ни Сабан к пению не присоединились.

— Через несколько лет, — внезапно сказал Хенгалл, — ты будешь достаточно взрослым, чтобы стать вождём.

— Если будут согласны жрецы и люди, — осторожно произнёс Сабан.

— Жрецов можно подкупить, — сказал Хенгалл, — а люди сделают, как им скажут.

Голубь захлопал крыльями в листве, и Хенгалл поднял глаза, чтобы увидеть направление полёта птицы, надеясь, что будет хорошее знамение. Оно было хорошим, так как птица направилась к солнцу.