Не выпуская ватную руку, Валера шарахнулся в сторону, в тот же миг раздался негромкий треск, словно кто?то чихнул или откашлялся два раза подряд. Удав повалился вперед и дернул ногами. Резиновая калоша отлетела к стене, по гладкой розовой подкладке было видно, что она почти новая. Попов перевел дух. Все! Трупов он навидался, а самое страшное — позади. Хотя… Он понял, что боится обернуться и увидеть Викентьева. Да и всех остальных… Удав дернулся еще раз.

— Готово, — деловито сказал знакомый голос. — Иди, дохтур, удостоверяй…

Периферическим зрением Попов увидел обтянутую защитной тканью руку, которая сноровисто, одним движением задрала куртку Удава и замотала ею простреленную голову. Медленно?медленно, чтоб не выплеснулись подступающие к горлу внутренности, четвертый номер обернулся.

Сейчас Иван Алексеевич Ромов не был похож на добродушного старичка, да и вообще не выглядел стариком. Морщинистая обвислая кожа разгладилась и обтянула скулы, нижняя челюсть мощно выступала вперед, будто в ней заново выросли крепкие зубы, способные играючи дробить мозговые кости из борща, наголо очищать от изоляции провод полевой связи и намертво зажимать клинок десантной финки. И взгляд восстановился давешний — прямой, жесткий, с многозначительным прищуром. В правой руке он держал какой?то странный предмет, и Попов вглядывался в него с болезненным любопытством, как хирургический больной, пытающийся рассмотреть инструменты, которыми будут кромсать его тело и копаться во внутренностях.

— Чего там смотреть, — брезгливо отозвался клетчатый толстяк. — Не видел я их, что ли? Если тампон нужен, скажи…

— Лучше, конечно, поставить, — рассудительно сказал Иван Алексеевич.

— Я ведь два раза дал, чтоб наверняка…

Приготовив ватно?марлевый тампон и резиновый жгут, Буренко обошел исполнителя, по?хозяйски отстранил Попова и склонился над тем, что еще пару минут назад являлось осужденным Кадиевым по прозвищу Удав.

Попов вдруг очень отчетливо ощутил, что необратимость процедуры обеспечила не официальная бумага с огромной печатью, которую могла отменить другая, не менее важная, а неожиданно помолодевший Наполеон с его непонятным инструментом, потому что последствий их совместных действий не могла изменить никакая сила в мире.

— Что это у вас за машинка? — не удержавшись, спросил Попов.

— Спортивный «марголин», малокалиберный, — охотно пояснил Ромов. — Помнишь банду Филина? Они к нему глушитель сделали. А Фаридов придумал из него работать, первых мы «филинов» и исполнили. Очень удобно, и шума меньше, и почти не брызгает… А это я уже сам додумался: защитный экранчик на зажимах, а тут окошечко из плексигласа, чтобы целиться… Видишь, немного все?таки попало. — Наполеон пальцем стряхнул капли с прозрачного пластика. — А раньше — прямо в рожу…

Натянутый на проволочный каркас кусок плотной ткани весь был в плохо замытых пятнах. Внутренности Попова рванулись наружу. Он бросился вверх по лестнице, легко распахнул стальную дверь, отбросил Федю Сивцева, задавшего идиотский вопрос: «Нам можно спускаться?», выбежал из бокса и с кашлем, гортанными выкриками и хрипами блевал под стену «уголка» добрых семь минут.

Из?за забора за ним пристально наблюдал человек, вооруженный «наганом». Он ненадолго отлучался к будкам сторожевых собак и так же внимательно следил, как они вдруг начали беспокоиться: прыгать на стену, рычать, а потом вдруг тоскливо завыли, задрав вверх хищные волчьи морды. Собственно, такое поведение специально дрессированных псов послужило первым толчком к размышлениям. Потом он заметил, что беспокойство собак совпадает с приездами на смежную территорию заброшенной ремзоны хлебного фургона, наблюдение стало целенаправленным, и если бы подполковник Викентьев заглянул в дешевый отрывной блокнот, который человек постоянно носил в заднем кармане, он пришел бы в ужас: там был зафиксирован совершенно секретный график работы спецопергруппы «Финал» за последние полгода. Среди множества догадок, бродивших в голове владельца блокнота, была одна, которая находила подтверждение сейчас, когда он наблюдал за выворачивающимся наизнанку Валерой Поповым.

Вышедший следом во двор Сергеев деликатно выждал, пока у четвертого номера пройдет приступ рвоты, потом завел коллегу в гараж к раковине с водой, дал таблетку транквилизатора и сам проглотил такую же.

Когда они вернулись в подвал, там уже все подходило к концу. Сивцев и Шитов упаковали аккуратный сверток из специального плотного брезента, будто приготовили ковер для химчистки, переворошили и сбрызнули водой опилки… Ромов спрятал свой инструмент во вмурованный в стену сейф и сидел на табуретке, сложив на коленях натруженные, с выделяющимися венами руки. Викентьев заканчивал составлять акт: «… сего числа в соответствии с приговором Красногорского облсуда осужденный Кадиев подвергнут смертной казни путем расстрела. Исполнитель приговора — Ромов И. А. Факт смерти Кадиева удостоверен судебномедицинским экспертом Буренко. Надзор за исполнением приговора осуществлялся старшим помощником прокурора Тиходонского края Григорьевым. Подписи…»

Буренко на удивление аккуратным почерком выписывал справку о смерти. Диагноз: «кровоизлияние в мозг». И это была правда, хотя и не вся, ибо указывался конечный диагноз, а причина — две пули, пробившие основание черепа, — опускалась как не подлежащая разглашению.

— Расписывайтесь! — первым учинив замысловатую подпись, предложил Викентьев.

Члены внутреннего круга спецопергруппы «Финал» один за другим поставили свои автографы. Затем расписались Григорьев и Буренко.

— Все, что ли? Бумажные ваши души, — сказал Ромов. Кожа у него на лице опять сморщилась и обвисла, глазки обесцветились и нижняя челюсть со вставным протезом перестала по?бульдожьи выступать вперед. — Надо же и стресс снять! Я у бабки огурцов соленых забрал — объедение!

Расположились в бывшей диспетчерской. На зеленую, забрызганную чернилами скатерть Буренко выставил бутылку спирта, яблоко и три пирожка, Иван Алексеевич достал из шифоньера потертые тарелки, по?хозяйски переложил из целлофанового пакета десяток остропахнущих огурцов, вытащил из клеенчатой сумки пакет с бутербродами и, как художник, оживляющий натюрморт последним мазком, со стуком поставил рядом со спиртом бутылку «Пшеничной».

— Два часа в очереди стоял, — гордо сообщил он, потирая ладони. — Надо же, дураки, что устроили: люди душатся, давятся, ругаются, дерутся… И за чем? Не еда, не одежда, ее рекой гнать можно, да прибыль — тысяча процентов… Эх!

Наполеон махнул рукой и, ловко сорвав пробку, разлил водку по стаканам. Шитову он не наливал — за рулем, Сергеев отказался, пояснив, что принял таблетку.

— Напрасно, Сашенька, — укорил Иван Алексеевич. — Химия, она здорово вредит, а от натурального продукта — одна польза, надо только меру знать… Ну, будем…

Закусили огурчиками и бутербродами.

— Старуха делала? — спросил Викентьев.

— Угу, — пробурчал Наполеон и, прожевав, пожаловался:

— Я ведь ей сказал, что сторожем уйду на стройку. А она: «Тебе лишь бы из дома уйти да выпить! Для того и придумываешь то рыбалку, то дежурства»… Во дает! — Ромов обвел всех обиженным взглядом. — Я за всю жизнь никогда налево не гулял: с работы — домой, из дома — на работу… Получку до копейки — домой, ну разве заначку оставлю на эти дела, — он щелкнул себя по горлу.

— Но ведь пьяницей?то никогда не был…

Расслабленный транквилизатором и водкой, Попов впился взглядом в указательный палец Наполеона, которым тот так ловко и привычно изобразил международный, понятный без перевода жест. И хотя ничего особенного в этом пальце с ровно подстриженным ногтем и старческой пигментацией на коже не было, он гипнотизировал Попова, не отпускал его сознания, а когда сгибался — вызывал в душе смутную, неосознанную тревогу. Хотелось спать.

— На хозяйственные нужды деньги еще остались? — спросил Викентьев, убирая пустую бутылку.

— Пять рублей, — сразу же ответил Ромов и добавил:

— С копейками. За это исполнение получим — надо опять скидываться.

Григорьев скрипнул стулом и, пошарив в карманах, бросил на стол смятую пятерку.

— Пора заканчивать!

— А спирт? — обиделся Буренко и зубами вытащил тугую пробку. — Говорите: кто бавит, кто