Посторонний человек находился на территории «Прибора» и смотрел в щель между плитами забора. Руку он держал на изогнутой рукоятке старого «нагана».

— Приехали наконец! — объявил Буренко, хотя шум мотора слышали, конечно, и прокурор с исполнителем. — За работу, товарищи!

Последние слова он произнес с явной издевкой.

Врач первым вышел из бывшей диспетчерской, за ним последовал прокурор со своей папкой, последним озабоченно шаркал исполнитель. Гуськом они направились к третьему боксу.

Подполковник Викентьев пружинисто выпрыгнул из спецавтозака и подошел к массивной стальной двери, заподлицо вделанной в кирпичную стену. Ключ от нее имелся только у одного человека — у руководителя спецопергруппы «Финал». Подполковник отпер массивный замок, и Шитов с Сивцевым, не дожидаясь указания, спустились в открывшийся зев подвала, внизу вспыхнул свет, упало что?то тяжелое, потом это тяжелое протащили по полу.

— Скоро вы? — раздался сзади недовольный голос.

Викентьев обернулся и увидел кислое лицо прокурора.

— Сейчас, брезент готовят…

— А пошли?ка и мы готовиться, — сказал исполнитель и первым ступил на крутые ступеньки. — Ты мне сейф?то отомкни…

В кузове спецавтозака было душно, и Попов испытал облегчение, когда дверь распахнулась.

— Давайте, — сухо бросил Викентьев. И Сергеев лязгнул замком камеры: «Выходи!»

Неопределенно усмехающийся Удав, наклонив голову, осторожно полез из узкого отсека. В этот момент Сергеев сделал два быстрых движения, и лицо смертника перехватили тугие резиновые повязки: одна закрыла рот, вторая — глаза.

Попов много раз использовал наручники, однажды присутствовал при надевании смирительной рубашки, это называлось «мерами безопасности» и тщательно регулировалось согласованными с прокуратурой приказами. Но черные широкие полосы никакими инструкциями не предусматривались, им не было места в системе отношений государства с проштрафившимися гражданами, даже в ряду резиновых палок и водометов, слезоточивых и нервно?паралитических газов, пистолетов Макарова и автоматов Калашникова… Они не существовали в юридическом смысле, а следовательно, применение их к любому, самому отпетому, преступнику являлось недопустимым. И то, что майор Сергеев уверенно и привычно накинул на подконвойного зловещие атрибуты предстоящего исполнения, наглядно демонстрировало: осужденный Кадиев уже не является ни гражданином, ни личностью, он находится за чертой человеческих отношений, хотя физически еще существует, так же как не имеющие официального наименования повязки, придающие ему сходство со скотиной перед убоем и служащие для того, чтобы облегчить неизбежную формальность перевода смертника из нынешнего состояния в то, в каком ему надлежит находиться.

Мощным рывком за шиворот Сергеев выбросил Удава из стального кузова, Викентьев не очень бережно его подхватил, майор прыгнул следом, Попов, словно во сне, последовал за ним. Он не сразу понял, где оказался: бетонный пол, старая кирпичная стена, дверной проем, ступени, обмякшее тело Удава, который тряс головой и пытался что?то кричать, но раздавалось только глухое мычание, и человек с «наганом», притаившийся на территории «Прибора», конечно, ничего не услышал.

Ступени кончились. В небольшой комнате с голыми кирпичными стенами за непокрытым, давно списанным канцелярским столом сидел усталый человек в костюме и галстуке, лицо его перекосила болезненная гримаса. Чуть в стороне притулился на расшатанной табуретке грузный мужчина с отвислыми щеками и стекающим на грудь подбородком, в легкомысленной и даже неуместной здесь клетчатой рубахе. Он поминутно утирался платком и зевал. Попову показалось, что сзади есть еще кто?то, но обернуться он не успел: Викентьев содрал с Удава обе повязки, и четвертый номер приготовился к выполнению своих обязанностей.

— Фамилия, имя, отчество, год рождения, — бесцветно спросил Григорьев, лишь на миг оторвавшись от бумаг, чтобы сверить внешность Кадиева с фотографией на личном деле.

Сейчас выражение недовольства и отвращения на лице совершенно определенно относилось к предстоящей процедуре и своей роли в ней. Это ни для кого из присутствующих не было секретом: все знали, что Григорьев ни разу не получал доплату за участие в исполнениях, ставя своим отказом главбуха в тупик, — ведь списать заработанные деньги еще труднее, чем начислить незаработанные. Дело доходило до конфликтов, бухгалтер апеллировал к прокурору области, но Григорьев был непреклонен: «За кровь я деньги брать не буду…»

Только Попов не знал этих подробностей, но у него самого и чувства и выражение лица совпадали с прокурорскими, да еще добавлялось напряжение в ожидании вспышки ярости обманутого Удава.

Но смертник вел себя спокойно, тихим голосом отвечал на поставленные вопросы, и предплечье у него было не железным, как час назад, а вялым и мягким, будто рукав набили ватой.

— Свой приговор знаете? — спросил Григорьев, убедившись, что перед ним действительно Кадиев.

— Знаю, — еле слышно выдавил Удав. — Расстрел…

— Кассацию подавали? — монотонно выполнял прокурор необходимые формальности.

— Подавал…

— Ответ знаете?

— Знаю… Отказали…

— Прошение о помиловании подавали?

Смертник попытался что?то сказать, но не смог и только кивнул.

— Ответ знаете?

Григорьев двинул к себе растопыренной ладонью с мозолью от ручки на среднем пальце бланк Президиума Верховного Совета с коротким машинописным текстом, заверенным лиловым оттиском герба республики. Если бы Кадиев был примерным семьянином, активным общественником, студентом?вечерником, политинформатором, до грыжи надрывал пуп у себя на стройке — никогда его имя не оказалось бы в таком документе с хорошо известной всем подписью и огромной, в полтора раза больше обычной, печатью. Попов подумал, что именно эта бумага придает необратимость решению суда.

Смертник прохрипел и покачал головой.

— В помиловании вам отказано, приговор будет приведен в исполнение немедленно! — грубо сказал Григорьев, не сумев выдержать отстраненно?безразличного тона, и, подняв голову, с вызовом посмотрел на смертника.

Попов напрягся.

— Не надо, — просипел Удав. — Это не я… Оговорил себя, заставили… Сейчас всю правду скажу… Ловите тех, настоящих…

Голова у него тряслась, по щекам лились слезы. Раздался звук — будто, придерживая пробки, кто?то открыл несколько бутылок шампанского. В подвале завоняло испражнениями.

— Обосрался, сволочь, — холодно сказал Викентьев, и Валера Попов понял, что именно он будет исполнять приговор. — Значит, жить хочешь… А те, кого убивал, — не хотели?

— Не я?я?я, ва?а?а, — бессвязно мычал Удав. У него вдруг началась сильная икота, так что дергалось все тело.

У Попова закружилась голова. Больше всего на свете ему захотелось оказаться за много километров от страшного подвала и начисто забыть о событиях сегодняшней ночи. Но это было невозможно. Поэтому он хотел, чтобы все кончилось как можно скорее.

Сергеев развернул икающего Удава, и вцепившийся в ватную руку Попов повернулся вместе с ним, оказавшись перед проемом, ведущим в еще одну, совершенно пустую комнату. Он понял, что Удава надо завести туда. Зажатый между третьим и четвертым номерами смертник не сопротивлялся, но, когда переступил порог и под ногами запружинили опилки, он уперся.

— Подождите, хоть минутку дайте! Минутку пожить! Что вам стоит?!! — Удав почти визжал.

Сергеев рывком сдвинул его на метр вперед, и Попов качнулся следом, с трудом удержавшись на ногах. Перед глазами все поплыло.

— Двадцать шесть! — сказал Сергеев, но Валера его не понял, и тот раздраженно крикнул:

— Отстранись подальше!