– Да перестань! Если к такой ерунде цепляться, то никогда корабль не примешь!
– «Ида» – не ерунда. От него жизни зависят. Я акт не подпишу.
Пока «головы» спорили, «пальцы» проверяли приборы на своих постах, «драили медяшку», принимали на борт продукты, питьевую воду, горючее… В торпедном отсеке было душно, сильно пахло машинным маслом. Двое матросиков из прошлогоднего призыва тихо переговаривались.
– Врачи сказали, Конь полмесяца пролежит, – сказал Терехин, замеряя вольтметром аккумулятор очередной торпеды. – А через два у него дембель. Хорошо бы уйти в «автономку» месяца на три, тогда мы разойдемся…
– Да, иначе эта отмороженная скотина тебя прикончит, – кивнул Ивашкин. – Как ты вообще решился его отоварить?
– А что было делать? Лизать ему ботинок?! Ключ под руку попался, а он не ожидал…
– Хорошо, что он тебя не заложил. В благородство играет, тварь!
– Да нет, благородство тут ни при чем, – Терехин отложил вольтметр. – Он же приблатненный. А у них закладывать нельзя. Надо самому мстить… Меня и так особист два раза опрашивал. Я ни есть, ни пить не могу…
Работа в отсеках продолжалась.
Проснулся я от солнечных лучей, проникших в «рот дома». Так нгвама называли дверь – точнее, широкое входное отверстие, отдаленно напоминающее арку. Пока я не мог разобраться, на каком языке они говорили: сесото, хауса, суахили, банту… Да это и не имело практического значения – в Африке более восьмисот языков, и ни одного я толком не знал.
«Храбрость – это терпение. Терпение в опасности – это победа». В связи с чем, интересно, афоризм Тамерлана оказался первым, на что наткнулось моё тяжело вплывающее в реальность сознание? Глаза открывать не хотелось, но присутствие рядом посторонних людей ощущалось настолько явственно, что пришлось напрячься и разлепить веки. Взгляд упёрся в травяной потолок.
Осторожно повернул свинцовую голову. Вокруг плотным кружком сидели на корточках восемь-десять жутко раскрашенных, шрамированных, татуированных женщин, которые завороженно рассматривали мой пах.
– Большой Бобон заминале! Большой Бобон минарандо! – шумно отреагировали они на мое пробуждение.
Стряхивая липкие остатки болезненного сна, я резко сел и обнаружил, что на мне ничего нет. То есть совершенно ничего – ни одежды, ни даже полученной по заслугам красивой палочки-выручалочки. Весталки племени нгвама тоже не были отягощены одеждой и в упор целились в меня из-под расставленных коленей темными жерлами портативных крупнокалиберных гаубиц. Что это с ними?! Воспетые в «Камасутре» «нефритовые ворота» как будто перенесли попадание фугасного снаряда! Неужели так выглядят жертвы варварского обряда обрезания?!
Взаимное рассматривание затянулось. Потом ко мне протянулись восемь темных рук. Без маникюра, но в волдырях, москитных укусах и расчесах.
– Большой Бобон минарандо…
Инстинктивно отпрянув и прикрывшись шортами, я сердито закричал:
– Уходите! Все на улицу! Быстро! Долой!
На каких языках я это кричал, потом мне вспомнить не удалось. Но тон, даже в цивилизованном обществе, почти всегда бывает красноречивее слов. Женщин как ветром сдуло!
А я невольно предался философским размышлениям, которые всегда сопутствуют плохому настроению.
Жизнь быстротечна, и все в ней относительно. Для кролика даже десять минут – большой срок, а для меня десять дней – мгновенье… Но при чем здесь кролик? Ах, да… И пушистый длинноух, и я – интенсивные производители. Кролику хорошо: он занимается этим для собственного удовольствия, а на меня возложено решение демографических проблем племени нгвама… Только позавчера вечером, на базе, перед сном я вспоминал дежурных подруг в Москве, размышляя, которой позвонить сразу после возвращения. Сейчас же меня жаждет целая толпа женщин, а я не могу без содрогания думать о своей ответственной задаче.
«То взлет, то посадка, то снег, то дожди…» – закрутился в памяти мотив давней песни.
Действительно, взлеты чередуются с посадками, а то и падениями! Только вчера утром я, принимая душ, решал – ждать ли плотного завтрака или перекусить фруктами и лететь налегке, а уже вечером как следует отметить выполнение задания, пусть даже в компании с Колосковым. В конце концов обошелся чашкой кофе с шоколадными галетами да парой бананов. А теперь сам превратился в законсервированный на десять дней праздничный обед племени нгвама…
Я осмотрелся.
Оказывается, что ночевал я на слое подсушенной ароматной травы, разложенной прямо на утоптанном земляном полу. Очевидно, трава испускала какие-то дурманящие флюиды, потому что спал я крепко и без сновидений. Все тело чесалось, в голове копошились какие-то букашки… Конечно, хижину следовало продезинфицировать, а ложе застелить простыней или, на худой конец, брезентом. Но, подозреваю, ни простынь, ни брезента в племени нет. Хорошо хоть, что тщательно подмели пол и выгнали всяких опасных тварей…
Все мои вещи оказались нетронутыми, маяк лежал у входа, похоже, что чехол не открывали. Даже саперная лопатка была на месте, что меня совсем удивило: по местным меркам это целое богатство!
Красивую палочку я оставил на травяном ложе – выходной костюм надо беречь. Надел свой повседневный наряд колонизатора, отстегнул лопатку, внимательно осмотрел прочную отполированную ручку с кожаным темляком, попробовал ногтем блестящую заточку лезвия и остался доволен. В диких джунглях, да еще в племени людоедов, такая вещь может очень даже пригодиться!
Собравшись, я осторожно вышел на улицу. Охраны не было. Чуть в стороне оживленно болтали и жестикулировали изгнанные мной гостьи. Среди них оказались три молодые и достаточно привлекательные самочки. Они были похожи на удачливых рыбаков, которые хвастают перед менее удачливыми размерами якобы пойманных рыб.
Прямо у входа стояла плетёная корзина со связкой бананов, кокосами и похожими на инжир плодами. Неподалеку в подвешенном над костерком котелке булькала густая коричневая жидкость с сильным ароматом какао. Миниатюрная аборигеночка в узкой набедренной повязке и с голой грудью помешивала в котелке оструганной веткой. Увидев меня, она тихо засмеялась, сделала приглашающий жест и ловко налила свое варево в выдолбленную тыквочку, которые заменяли здесь и кружки, и бокалы, и фужеры. Осторожно глотнув, я убедился – натуральное какао, из хорошо и правильно прожаренных и перемолотых бобов. Но в первобытном варианте – горькое, терпкое и будоражащее, аж скулы сводит. Как такое пить?
Я присел на корточки, тут же подбежали еще две не отягощенные одеждой девушки и, игриво посматривая и многозначительно улыбаясь, поднесли корзину с фруктами. Я выбрал кокос, и одна тут же убежала. Пока я крутил в руках большое волосатое яйцо, раздумывая, как лучше с помощью своего ножика добраться до содержимого, девушка уже вернулась с мачете и привычно вскрыла орех. Вот это сервис!
Сладкое, с кислинкой, водянистое молочко было прохладным. Я перелил его в какао, чем вызвал удивлённый смех аборигенок, которые уселись полукругом вокруг и не сводили с меня глаз.
– Будьте здоровы! – Я приветственно поднял импровизированную кружку, чем вызвал новый взрыв хохота. Аборигены едят гусениц, а содержащийся в них витамин «Ф» способствует веселью и смешливости.
Теперь какао стало гораздо приятней. Девушки наперебой чистили мне бананы и неизвестные плоды, которые оказались весьма приятными на вкус. Здесь я точно не растолстею. А уж холестерин мне и вовсе не грозит. Отлично! Мой знакомый доктор рассказывал: «Вскрываю бомжей – так у них сосуды чистенькие, ни одной бляшки. Потому что жирного не едят! С такими сосудами можно сто лет прожить…»
«А чего ж ты их вскрываешь?»
«Ну… Отравления, травмы, обморожения…»
«А-а-а… Это, конечно, совсем другое дело!»
