а) по размеру птица была чуть меньше беркута.
б) она стояла прямо на своих довольно длинных ногах.
в) хвост ее был коротким, но не настолько, как у совы.
г) ее голова не была ни круглой, ни такой большой, как у совы, а шея не была так коротка.
д) на ее голове не было ни хохолка, ни «рожек».
е) кричала она с равными интервалами примерно в полминуты, запрокидывая при этом к небу голову и широко открывая клюв.
ж) оперение ее было совершенно черным или, возможно, темно-коричневым, но казавшимся черным при свете луны.
В оружейной стойке у меня был дробовик 28-го калибра[3] и легкая винтовка. Дробовик был бесполезен, поскольку птица находилась слишком далеко, а стрелять из винтовки я побоялся. При свете луны очень трудно точно прицелиться, и промахнись я, все, услышавшие отдаленный выстрел, уже никогда бы не усомнились, что крик принадлежит дьявольскому духу, против которого и пуля бессильна.
Прокричав раз двадцать, птица расправила крылья и, спланировав с дерева, исчезла в ночи.
Деревня безмолвствовала, и на следующий день никто даже не упомянул о чурил. «Когда ты находишься в джунглях, — предупреждал меня мой друг-браконьер Кунвар Сингх, когда я был еще маленьким мальчиком, — никогда не упоминай о тигре, иначе он обязательно появится». Потому-то обитатели предгорий никогда не говорят о чурил.
В двух больших семьях, проводивших зимние месяцы в Каладхунги, насчитывалось четырнадцать детей, не считая моего младшего брата, слишком маленького для того, чтобы жечь вместе с нами костры по ночам или купаться в реке. Из этих четырнадцати было семеро девочек в возрасте от девяти до восемнадцати лет и семеро мальчиков от восьми до восемнадцати, из них я был самым юным. Незавидное положение самого молодого среди мужчин доставляло мне массу неудобств, поскольку мне в обязанность вменялись страшно не нравившиеся мне занятия. Так как мы жили в Викторианскую эпоху,[4] то, к примеру, когда девочки отправлялись купаться на канал, являвшийся одной из границ нашего поселка, а делали они это каждый день, кроме воскресенья, — почему девочки не купались по воскресеньям, я не знаю, — считалось необходимым, чтобы их сопровождал мужчина, чей возраст не вызывал бы сомнений с точки зрения общественной нравственности. Я был избран жертвой и должен был носить полотенца и ночные рубашки девочек (в те времена не было купальных костюмов), охранять их во время купания и предупреждать о появлении мужчин, поскольку по противоположному берегу канала проходила тропинка, которой пользовались, если требовалось собрать в джунглях хворост для костра или при работах по очистке и ремонту канала. Русло канала, десяти футов шириной и трех футов глубиной, было выложено камнем, и там, где был небольшой отвод для орошения нашего сада, правитель Кумаона, генерал сэр Генри Рамзей углубил дно еще на несколько ярдов — до глубины шести футов. И ежедневно, перед тем как отправить туда с девочками, меня предупреждали, чтобы никто из них не купался в глубокой части канала. Чтобы войти в стремительно бегущую воду в тонкой хлопковой ночной сорочке и при этом соблюсти приличия, требуется большая ловкость. Достаточно сделать один неосторожный шаг и окунуться на трехфутовую глубину — а так делали все девочки, входя в воду, — как ночная сорочка вздувалась пузырем и взлетала над головой, к ужасу всех окружающих. Когда это происходило, а случалось такое довольно часто, мне было строго приказано смотреть в другую сторону.
Пока я охранял девочек, отворачиваясь от них, если возникала такая необходимость, остальные ребята, вооруженные рогатками и удочками, прокладывали себе путь вверх по берегу канала к глубокой заводи у его истока. По дороге они соревновались друг с другом, кто собьет цветок с верхушки дерева симул,[5] мимо которого они проходили, или кто первым попадет пулькой в фикус на берегу канала, причем попадание засчитывалось только в том случае, если по стволу дерева струйкой тек млечный сок — лучшая основа для птичьего клея. Попадались там и птицы, которых можно было подбить: хохлатые дронго, иволги и розовые скворцы, пьющие нектар из цветков симула; обыкновенные, темно-серые, с розовой головой длиннохвостые попугаи, которые общипывали цветы симула и, поклевав немного, роняли на землю, где их подбирали олени и свиньи; пестрые хохлатые зимородки, беспокойно летавшие, чуть не задевая поверхность воды в канале, а также, конечно, рыбный филин, приятель того, что жил на дальней стороне Кабаньего моста, — он обычно восседал на ветке священного фикуса, нависавшей над каналом. Насколько мне известно, он никогда и никого не подпускал к себе на расстояние выстрела из рогатки, что тем не менее не мешало все время по нему палить. Добравшись до большой заводи, можно было устроить там жаркое состязание и посмотреть, кому удастся вытащить больше всего рыбы с помощью импровизированных снастей, сделанных из заимствованных в рабочих корзинах матери или сестры ниток, согнутых булавок (кто не мог позволить себе настоящий крючок) и удилищ, вырезанных из молодых побегов бамбука. Рыбалка завершалась, когда запас теста, используемого как наживка, кончался или когда чья-нибудь неосторожная рука роняла его в воду. А с поимкой нескольких маленьких махсиров — наша река была полна рыбы — одежда торопливо сбрасывалась и все выстраивались на большой скале, нависавшей над прудом, и по сигналу ныряли в воду, чтобы наперегонки плыть к противоположному берегу. И вот в то время как остальные предавались этим пленительным занятиям, мне, находившемуся милей ниже по каналу, говорили, чтобы я наблюдал за другой дорогой, или делали выговор за то, что не предупредил девочек о приближении старого крестьянина, проходившего мимо с вязанкой хвороста на голове. Мой неблагодарный труд имел только одно преимущество: благодаря ему я знал все секретные планы девочек, устраивавших всевозможные розыгрыши над мальчиками обеих семей, и особенно над Дансаем и Нейлом Флемингом.
Оба, и Дансай и Нейл, были горячими ирландцами, но на этом их сходство заканчивалось. Дансай был приземистый, волосатый и сильный, как медведь гризли, а Нейл был длинный, гибкий и тонкий, и прекрасный, как лилия. Разницу еще более усиливало то, что Дансай не задумывался над тем, чтобы взвалить на плечо свое заряжающееся с дула ружье и отправиться стрелять тигров, а Нейл боялся джунглей, и никто никогда не слышал, чтобы он стрелял из ружья. Но одно их сближало: ненависть друг к другу, поскольку оба были безумно влюблены во всех девочек. Дансай был лишен наследства своим отцом, генералом, из-за отказа служить в армии. В школе он учился вместе с моими старшими братьями, а сейчас ничем не занимался, поскольку был уволен из лесного департамента и только собирался поступать на службу по политическому ведомству. В отличие от него, Нейл имел работу, он помогал моему брату Тому на почте; однако тот факт, что ни один из них даже не помышлял о браке, нисколько не влиял на их увлеченность девочками и не уменьшал их взаимной ревности.
Из разговоров, подслушанных на берегу канала, я узнал, что Нейл во время последнего посещения Каладхунги был слишком самодоволен и начал задаваться, тогда как Дансай, напротив, казался слишком подавленным и очень робким. Чтобы исправить такое неудовлетворительное состояние дел, было признано необходимым сбить спесь с Нейла и притормозить его и немного подбодрить Дансая: «Но не слишком сильно, дорогая, а то он начнет воображать о себе». Я не знал, что означает «воображать о себе», но полагал, что лучше не спрашивать.
Чтобы по возможности убить одним выстрелом двух зайцев, необходимо было сделать участниками одного и того же розыгрыша как слишком напористого Нейла, так и чересчур неуверенного Дансая. Обсуждалось множество планов, и в конце концов остановились на одном, в осуществлении которого требовалась помощь моего брата Тома. В зимние месяцы работы в Найни-Тале было немного, и Том имел обыкновение позволять Нейлу каждую вторую неделю отсутствовать с субботнего вечера до утра понедельника. Этот коротенький отпуск Нейл проводил в одном из двух семейств в Каладхунги, в обоих он был желанным гостем благодаря доброму нраву и красивому голосу. Согласно выработанному плану, Тому было направлено письмо с просьбой под тем или иным предлогом задержать Нейла в субботу вечером с тем, чтобы ему пришлось отправиться в Каладхунги — за пятнадцать миль пешком — позже и добраться до места уже в сумерках. Далее Том должен будет намекнуть Нейлу, что девочки, вероятно, будут волноваться из-за его опоздания и пойдут встречать его на дорогу. Суть величайшего изо всех розыгрышей заключалась в том, что Дансай, зашитый в одну из своих медвежьих шкур, должен был пройти пару миль вместе с девочками по дороге к Найни-Талу, затаиться за скалой у крутого поворота и при появлении Нейла зарычать на него как медведь. Увидев медведя, Нейл конечно же бросится бежать по дороге навстречу поджидающим его девочкам, и те откровенно выскажут все, что думают по поводу его смелости. Когда же минутой позже к ним
