Пока я говорил, Кунвар Сингх не сводил с меня глаз. Наконец губы его зашевелились и он сказал:
«Как может умирающий человек курить?» — «Не будем больше говорить о смерти, — сказал я, — потому что ты не умрешь. А как мы будем курить, я тебе сейчас покажу».
Затем, вынув из портсигара две сигареты, я зажег одну из них и вставил ему в рот. Он медленно затянулся, закашлялся и дрожащей рукой вынул ее изо рта. Однако когда приступ кашля прошел, он снова взял сигарету в рот и продолжал курить. Мы еще курили, когда вернулся сын Кунвар Сингха. В руках у него был большой медный сосуд, который он уронил бы у дверей, если бы я вовремя не подхватил его. Удивление этого человека было вполне понятно. Ведь он оставил своего отца умирающим на земле, а теперь он лежал на кровати, голова его покоилась на моей шляпе, и он курил. В хижине не было никакой посуды, из которой можно было пить, и я отправил сына за чашкой. Когда он вернулся, я напоил Кунвар Сингха теплым молоком.
Я оставался в хижине до поздней ночи. За это время Кунвар Сингх выпил целый сир молока и спокойно спал в теплой и удобной кровати. Прежде чем уйти, я предупредил сына, что он обязан никого не подпускать к хижине, неотлучно находиться у постели отца и поить его молоком всякий раз, когда тот проснется.
На следующее утро, когда солнце только поднималось, я вернулся в Чандни-Чок и обнаружил, что Кунвар Сингх и его сын крепко спят, а медный сосуд, в котором было молоко, пуст.
Кунвар Сингх сдержал клятву, и хотя он не восстановил свои силы настолько, чтобы сопровождать меня на охоте, он часто навещал меня и умер мирно четыре года спустя в своем собственном доме, на своей постели.
МОТИ
У Моти были изящные, точеные черты лица, свойственные всем представителям высших каст Индии.[25] Он был еще подростком, тело которого состояло, казалось, из одних рук и ног, когда умерли его отец и мать, оставив на попечение мальчика всю семью. К счастью, семья была невелика: только младший брат и сестра.
Моти было в то время четырнадцать лет, и он уже шесть лет был женат. Первое, что он сделал, неожиданно став главой семьи, — привез свою двенадцатилетнюю жену, которую не видел со дня свадьбы, из дома ее отца в Кота-Дан, примерно в двенадцати милях от Каладхунги.
Поскольку четыре подростка не могли своими силами обработать шесть акров земли, доставшихся Моти по наследству, он взял себе напарника, которого в этих местах называют «саджхи». Этот человек за свою работу получал бесплатную еду, жилье и половину собранного урожая. Чтобы построить общую хижину, надо было срезать в джунглях бамбук и траву, получив на это разрешение, и приносить их издалека на голове и плечах. В связи с сильными ветрами, бушевавшими в предгорье, приходилось постоянно заботиться о ремонте хижины. Все это ложилось тяжелым бременем на Моти и его помощников. Чтобы избавить их от забот, я построил им каменный дом на четырехфутовом фундаменте с тремя комнатами и широкой верандой. Нужно сказать, что все они, за исключением жены Моти, которая выросла более высоко в горах, страдали от малярии.
Для защиты урожая от случайно забредшего скота и диких животных обычно сооружали колючую изгородь вокруг всей деревни. Хотя на это дело уходили недели тяжелого труда, такая непрочная загородка мало помогала, и, когда урожай созревал, арендаторы со всеми членами семьи должны были ночи напролет караулить свои поля. Огнестрельного оружия почти не было. Сорока арендаторам нашей деревни английское правительство разрешило иметь одно одноствольное шомпольное ружье. В то время как один из крестьян в порядке очередности пользовался ружьем для защиты своего поля, остальные должны были обходиться жестянками, в которые они колотили всю ночь. Хотя из ружья убивали определенное количество кабанов и дикобразов, этих самых злостных вредителей посевов, все же каждую ночь урожаю наносился значительный ущерб, поскольку деревня стояла на отшибе и была окружена лесами. Поэтому, когда мне начали платить за работу в Мокамех-Гхате, я стал отдавать эти деньги на строительство каменной стены вокруг деревни. Законченная стена имела шесть футов в высоту и три мили в длину. Строительство продолжалось десять лет, поскольку мои доходы были невелики. Если вы поедете на автомобиле из Халдвани в Рамнагар через Каладхунги, то, не доезжая до Кабаньего моста и леса, увидите эту стену.
Однажды холодным декабрьским утром я шел по деревне со своей собакой Робином, которая бежала впереди, вспугивая один за другим выводки серых куропаток. (Никто, кроме Робина, не тревожит их, поскольку в деревне любят слушать, как куропатки перекликаются на рассвете и на закате.) В это время на мягкой почве, на краю одного из ирригационных каналов, я обнаружил следы кабана. Этот кабан с большими изогнутыми, злобно торчащими клыками был величиной с молодого буйвола, и его знала вся деревня. Он проделал дыру в колючей изгороди и разжирел, уничтожая урожай. Когда была построена стена, сначала она доставляла ему некоторое беспокойство, однако, пользуясь шероховатостью ее поверхности, кабан со временем научился взбираться на нее. Сторожа неоднократно стреляли в него, и не раз он, уходя, оставлял кровавый след, однако ни одна из ран не оказывалась смертельной, и кабан становился лишь более осторожным.
Этим декабрьским утром следы кабана привели меня к участку Моти. Приблизившись к дому, я увидел, что жена Моти стоит подбоченясь и осматривает то, что осталось от картофельных посадок.
Кабан поработал основательно, поскольку клубни еще не созрели, а он был голоден. В то время как Робин стал искать, в каком направлении удалился грабитель, женщина дала волю своим чувствам. «Во всем виноват отец Пунвы, — сказала она. — Прошлой ночью была его очередь сторожить с ружьем. Но вместо того чтобы остаться дома и охранять свои владения, он отправился на пшеничное поле Калу, надеясь подстрелить замбара. Пока его не было, вот что наделал этот шайтан». В нашем районе женщина никогда не упоминает имени своего мужа и не обращается к нему по имени. До появления детей она называет мужа хозяином дома, а затем обращается к нему как к отцу первого ребенка. У Моти теперь было трое детей, старшего назвали Пунва, поэтому для своей жены Моти являлся «отцом Пунвы», а ее все называли «мать Пунвы».
Мать Пунвы была самая работящая женщина в нашей деревне и вместе с тем самая острая на язык. Высказавшись без обиняков об отце Пунвы, ушедшем в прошлую ночь со своего поста, она взялась за меня и сказала, что я зря истратил деньги на постройку стены, через которую может перебраться кабан и съесть ее картошку. Она заявила также, что если я не могу пристрелить кабана, то должен надстроить стену на несколько футов, чтобы никакой кабан не мог через нее перелезть. К счастью, в разгар шторма, обрушившегося на мою голову, пришел Моти, и я, свистнув Робина, поспешно удалился, предоставив ему самому справляться с разбушевавшейся женой.
В этот вечер я заметил следы кабана у дальнего конца стены и на протяжении двух миль шел звериными тропами, а также вдоль берега Кабаньей реки до тех пор, пока следы не привели меня к густым зарослям колючих кустов и лантаны.[26]
Я занял позицию в зарослях. Вполне возможно, что кабан покинет укрытие еще засветло и я смогу выстрелить.
Вскоре после того, как я расположился за камнем на берегу реки, раздался крик самки замбара в дальнем конце джунглей. (Через несколько лет я застрелил здесь «Повальгарского холостяка».[27]) Этот крик предупреждал обитателей джунглей о присутствии тигра. Две недели назад в Каладхунги прибыла охотничья экспедиция, состоявшая из трех охотников с восемью слонами. Охотники намеревались убить тигра, обитавшего на том участке леса, где мне было разрешено охотиться. Кабанья река разграничивала два участка — мой и другой, где действовали прибывшие охотники. Они хотели заманить тигра на свой участок и для этого привязали четырнадцать буйволят на своей стороне реки. Двух буйволят тигр убил, а остальные погибли, оставленные без присмотра. Накануне, примерно в девять часов вечера, оттуда доносилась сильная ружейная стрельба.
Я просидел за камнем два часа, прислушиваясь к крикам самки замбара, но кабан не появлялся. Когда стемнело и стало невозможно стрелять, я перешел реку, вышел на дорогу, идущую в Кота, и стал быстро
