Ошурков соблюдает.
— Знаю. Но прибаутки оставьте. Не масленица.
Молча прошли в следующий цех.
Владимир Ильич переглянулся с женой. Надежда поняла его:
«Обидно, что нельзя было поговорить с рабочими. Если бы не этот управляющий с его приторной любезностью…»
Дошли до склада. Конусообразные головки сахара, обернутые синей бумагой, лежали штабелями. До самого потолка.
— Вот видите! — сокрушался Шмелев. — Скоро некуда будет складывать. Оптовых покупателей становится все меньше и меньше. Что нам делать? Где искать выход? Госпожа Гусева просит у казны отвести для увеличения собственных плантаций еще две тысячи десятин.
— Я читал в газетах, — отозвался Владимир Ильич. — Этим она собирается привлечь себе компаньонов?
— Совершенно верно. А я думаю предложить ей свой план. В конторе расскажу.
На обратном пути приостановились на плотине. В щелястых вешняках звонко сочилась вода, и Владимир Ильич кивнул на реку, — эту бы силу да использовать для получения электричества! Вспомнив подсчеты немецких экономистов, сказал, что электрическая энергия дешевле паровой. Не только для завода. От нее и в земледелии ждут технического переворота.
Когда вернулись в контору, управляющий смахнул пыль со стула и поставил его перед «столичным экономистом». Но Владимир Ильич отказался:
— Я постою. Ты согласна, Надя, что нам надо торопиться? Мы и без того отняли законный обеденный час. — И снова к Шмелеву: — Так в чем же состоит ваш план?
— Вот послушайте. Я кратко: завод имеет четыреста десятин плантаций. Я хочу предложить хозяйке сократить собственные посевы наполовину. Если она согласится…
— Ваш план мне понятен, — перебил Владимир Ильич. — Вы хотите, чтобы дополнительные двести десятин для завода посеяли крестьяне окрестных деревень. Весной дадите им задатки. А осенью заплатите за свеклу самую низкую цену. Себестоимость вашего сахара понизится. Бесспорно. Но вы забываете при этом о самом главном — у мужиков будет еще меньше денег, и они совсем перестанут покупать ваш сахар. Повезете дальше? А там скупщики понизят цену на зерно, и бедный мужик тоже останется с грошом в кармане. Ему не до сахара!
Шмелев помотал головой:
— Как бы нам раскусить этот твердый орешек? И в один бы год. Иначе…
Владимир Ильич понял, что управляющий остановился перед страшным словом «банкротство», и, переглянувшись с Курнатовским и Надеждой, сказал:
— Есть над чем поломать голову!.. А совет у меня пока один: не нарушайте закон о рабочем дне.
Простившись с посетителями, управляющий, крайне озадаченный всем услышанным, задержал Курнатовского на минуту:
— Дома еще расспросите. Возможно, скажет что-нибудь полезное.
На берегу Ашпы стоял дом рабочего Ворсина. Курнатовский жил в одной из горниц.
Когда он, вместе с гостями, вошел в прихожую, навстречу выбежала белая с коричневыми пятнами собака, прыгнула на грудь. Он погладил ее струистую шерсть.
— Соскучилась, Дианочка, соскучилась, проказница. — Легонько оттолкнул. — Здоровайся с гостями.
Собака долго обнюхивала Владимира Ильича.
— У нас ведь тоже есть собака, — сказал он и почесал у Дианки за ухом. — Вот мы и знакомы. И, надеюсь, на охоте познакомимся еще ближе.
Сняв шубы, прошли в теплую комнату. Владимир Ильич потер руки.
— А Ошурков — молодчина! Правда, Надюша?
— Мне он напомнил Бабушкина, хотя Иван Васильевич и не сочиняет частушек.
— Кто чем может. Один бьет листовкой, другой — частушкой.
У Виктора Константиновича спросил — давно ли здесь этот рабочий. Оказалось, приехал нынче, после того как в Шошино сгорела мельница Ивана Окулова, где Ошурков был кочегаром.
— А я для него, — сказал Ульянов в ухо Курнатовскому, — привез из Красноярска книжки. Женевские! И знаете от кого? От Окуловой!
— От Глафиры Иванорны?! Ну, как она там?
— Отбывает последние месяцы. Собирается в Киев. Веселая, энергичная.
— Прелестная… — У Курнатовского запылали щеки. — Прелестный товарищ!.. Молодая марксистка. А она не вспоминала… своих родных?
— Ну, как же! Конечно, вспомнила. И вам — поклон! Извините, что не сказал сразу. Говорит, в Шошино мило проводили время, когда приезжали вы, Глеб, Базиль. — Повернулся к жене: — Эта девушка, Надюша, говорит, что каждый месяц среди ссыльных ей давал больше, чем год на высших женских курсах! Целый университет! Запомни, — шепнул, — ее кличка «Зайчик». Она будет очень полезной.
Из внутреннего кармана пиджака достал две брошюры и подал Виктору Константиновичу.
— Если удобно, передайте.
— Не позднее завтрашнего дня. — Курнатовский уже справился с волнением и стал рассказывать: — Управляющий, этот миловидный еж, умеющий прятать колючки, не выносит Ошуркова. На прошлой неделе рабочие на задержку денег жаловались мировому судье…
— Нашли кому жаловаться!
— Заступников, сами знаете, нет. Так вот — пожаловались. Шмель обо всем проведал, стал увольнять неугодных. И Ошуркова уволил бы, но поопасался, что рабочие забастуют.
— И правильно сделают!.. Да, — спохватился Владимир Ильич и достал еще одну брошюру. — Это вам. На прочтение. Автор не обозначен, но по секрету скажу: он — ваш покорный слуга, и ему будет чрезвычайно интересно слышать ваше мнение. Договорились?
Курнатовский взглянул на титульный лист брошюры, спрятал в карман и обнял гостя.
— Через месяц привезу. Возможно, даже до окончания сезона сахароварения. Не могу я выносить здешней каторги. И дело не в двенадцати рабочих часах, не в том, что завод не останавливают даже в воскресенье, нарушая куцые царские законы. От меня Гусева ждет, что я помогу выколотить барыши, — вот что противно.
Хозяйка дома внесла горшок со щами, разлила их в две глиняные тарелки, одну поставила жильцу, другую — гостям; положила новенькие ложки, вырезанные из мягкого тополя.
— Это что же, мы съедим ваш обед? — стеснительно сказала Надежда Константиновна. — Мы могли бы до дому…
Курнатовский не расслышал, достал из шкафа полбутылки водки и, держа ее над столом неоткрытой, спросил:
— Если позволите?.. Ради встречи…
— Спасибо, дорогой Виктор Константинович. — Владимир Ильич кивнул головой. — Большое спасибо. Но извините нас, водки не пьем.
— Кроме водки, здесь ничего нет. Никаких вин, к сожалению. — Курнатовский огорченно развел руками и убрал бутылку в шкаф.
За обедом разговаривали о Париже, о чистеньких швейцарских городах и селеньицах, вспоминали Плеханова, Аксельрода, Веру Засулич и других общих знакомых.
Потом Владимир Ильич рассказал о своей заветной мечте выпускать после ссылки общепартийную газету; может быть, еще и журнал. Там будет видно. Виктор Константинович слушал, наклонившись к нему и приложив ладонь к своему уху. Иногда он схватывал руку собеседника и восклицал:
— Хорошо! Считайте меня одним из своих помощников! Что смогу — сделаю.
Дома Надежда сказала:
— Не знаю, как ты, а я довольна поездкой.
— Да, день потрачен не зря. Познакомились с прекрасным товарищем. И завод посмотрели. У меня,
