Рен собирался вывезти свой архив за кордон, — когда придет на то время, чтобы сказать там: вот оно, подтверждение моей борьбы…

«Боевики» возвратились растерянные.

— Друже проводник, в минах вывернуты взрыватели, — переминаясь с ноги на ногу, доложили Рену.

— Заминируйте снова, — внешне спокойно распорядился проводник. — Ящики откройте, рядом поставьте канистры с бензином. Чтоб дотла сгорело все после взрыва.

«Неужели Роман предал? — росло у Рена подозрение. — Он минировал схрон с архивами… Он знает, как и обезвредить мины».

Велел позвать Чуприну. Пока искали Романа, проверил пистолет, еще один сунул в задний карман брюк.

Роман влез в бункер заспанный — подняли с нар.

— Кажется, Роман, приходит нам конец, — проводник был очень встревожен. — Надо менять базу связи, курьеров — все менять, если хотим остаться живыми.

Говорил, а сам испытующе поглядывал на адъютанта.

— Нелегко это зимой, — после короткого размышления сказал Роман. — Будем, как медведи-шатуны, по лесам мотаться. А что стряслось? Вроде бы ниоткуда тревожных сигналов не поступало…

«Сказать про архив или нет? — колебался Рен. — Нет, пока не скажу».

— Вот то-то и оно… Не могут чекисты оставить нас в покое. Они даром хлеб не едят. Откуда, почему такое затишье? Будто и нет нас на белом свете. Не к добру. Значит, собираются с силами, чтоб ударить смертельно.

— Так и наши не активничают, — продолжал сомневаться Роман. — Может, потому и тишина? Мы их не трогаем, они нас тоже?

— Глянь, Романе, мени в очи, — негромко приказал Рен.

Чуприна поднял голову. Было у него в неясном свете коптилки лицо как из меди; отливала светлым литым металлом присушенная, прокаленная зимним студеным ветром кожа. Он не моргнул даже тогда, когда проводник медленно опустил руку в карман.

— Был я тебе отцом…

Рен внимательно всматривался в голубые глаза Романа, будто искал в их глубине то, что подтвердило бы его неясные сомнения, навеянные сегодняшним днем подозрения.

Роман смотрел на него без ненависти — равнодушно, чуть озабоченно.

— Помнишь слова Тараса Бульбы? И крикнул он сыну Андрею…

— Изменил Андрей Украине…

— …Крикнул сыну Андрею: я тебя породил, я тебя и убью!

— Это на вас одиночество так действует. Сидите в бункере безвылазно. Слышал я, будто в одиночку люди с ума сходят, — дерзко сказал Роман.

— Щенок! — загремел проводник. — Языком измену заметаешь? А у самого очи застыли, как из гипса вылепленные!

«Вот и конец, — горестно подумалось Роману, — недолго ждать довелось». И еще обрывками, обгоняя друг друга, понеслись другие мысли: не оставит Рен в покое Еву и дочку, пошлет своих головорезов, за-катуют.

У Рена рука твердая. Он не знает жалости. Отравлена его дурная кровь ненавистью.

А там, над толстым накатом бревен, опускается в леса солнце. Низкое вечернее небо навалилось на сосны. Сегодня оно спокойное: желто-оранжевый диск солнца, идут медленно бесконечные облака. Стынет на ночь глядя лес. Наверное, именно сейчас двинулись в путь оперативные группы. Если бы протянуть несколько часов…

В бункере душно. Воздух плотный, стоялый, пропитанный потом, запахами пищи, ружейной смазки, лежалой одежды. Роману хочется разрезать воздух на куски, как студень, и выбросить через круглый люк наружу. У Рена рука в кармане — там пистолет. Он всегда был предусмотрительным, Рен, даже когда подобрал оборвыша, сунул ему кость: жри и помни, чье мясо лопаешь…

У Рена рука в кармане. Хорошо стреляет Реи. Стоит Роману потянуться к рукоятке «парабеллума», торчащего за широким солдатским поясом — нажмет Рен на спусковой крючок, опрокинет Романа пуля, останется Настуся сиротой, а Ева — молодой вдовой. А предупреждала ведь Ива, чтобы ни на секунду не ослаблял внимания, Рен опытный и хитрый зверь.

— Руки за спину, — приказал проводник.

Роман стоял, чуть расставив ноги, зорко следил за каждым движением проводника. Он нехотя выполнил приказание, всем своим видом показывая, как его возмущают непонятные подозрения.

— Кто вывинтил взрыватели?

— Какие взрыватели? Спал я. Кому приказали, у того и спрашивайте.

— Пообещали тебе жизнь сохранить эмгебисты? В обмен на архивы? Или на меня? Может, ты и Дубровника под пулю подвел?

— Жизнью своей не торгую! — презрительно процедил Чуприна. — Сами отучили беречь свое життя и чужое!

Рен вырвал из-за Романового пияса «парабеллум», швырнул его в дальний угол.

— Шагай из бункера!

Проводник взял автомат, щелкнул предохранителем, повесил на грудь.

Вход в бункер — круглый металлический люк, вроде тех, что на канализационных колодцах. Закрывается массивной крышкой. Когда крышкой не пользуются, на ней растет разлапистый куст, маскирует вход. Его можно сдвинуть в сторону или, наоборот, «посадить» точно на чугунную плиту, прибросать снегом, и первая же метель заметет, запорошит все следы.

Сейчас люк отброшен — лагерь глубоко в лесах, и каждый, кто попытается к нему подобраться, напорется на мину еще на дальних подступах. Они стерегут логово — эти деревянные коробочки, прикрытые снегом, — лучше всяких часовых. Но и охранение тоже выставлено: на высоких соснах устроены несколько гнезд для наблюдателей.

Чтобы выбраться из бункера, надо подняться по лесенке, как в погребе, протиснуться в узкую круглую дыру.

— Давай, давай! — подтолкнул проводник Романа автоматом.

Интересно, куда поведет? К схрону с архивами? Зачем? Тогда подальше от бункера — дальним эхом откликнется в соснах автоматная очередь, станет одним жильцом меньше на белом свете? Но если отойдут от лагеря, сразу увидит Рен разрытый снег, свежеприсыпанные ямки — там, где были мины. Еще днем, как и договаривался с Ивой, расчистил Роман тропу, повывинчивал взрыватели у чертовых игрушек. По этой тропе скоро пройдут оперативные группы.

Роман поднялся по ступенькам лесенки, услышал сзади тяжелое дыхание Рена. Не бережется проводник, ой не бережется. Уверен, что сломил тогда, в далеком селе, Романа, навеки поселил в его душе веру в свое могущество. И страх… А может, думает, что сын на батька руку не поднимет? Хватило у Андрея сил лишь на то, чтобы принять Тарасов удар… Только Андрей действительно изменник был, променял Украину на паненку, и карал его Тарас не одной отцовской волей — именем родины…

Ива говорила: будешь колебаться — погибнешь. Как только выберутся из бункера, дальше что ни шаг — все к смерти. Потом соберет Рен «боевиков», ткнет автоматом в распростертого на снегу Романа, сурово скажет: «Дурную траву с поля…» И добавит что-нибудь вроде: «Сына не пожалел — был он мне как сын…» И будут хлопцы покорно бродить за Ре-ном по лесам — никому неохота вот так падать в снег. А по бандеровским схронам пойдет гулять еще одна легенда о «железном Рене», не знающем, что такое жалость. Из всего умеет извлекать выгоду хозяйственный Рен.

Роман подтянулся на руках, выбросил тело из люка. Солнце уже почти село, еще несколько минут, и наступит темнота. Потом придет Малеванный. Он будет идти по тропе, которую приготовил для него Роман. А на стежке тон снова будут мины. Жаль, погибнет такой хороший парень…

Голова Рена показалась из бункера. Отяжелел проводник, квадратные плечи с трудом протискиваются в отверстие.

Роман решился. Он ударил ногой по подпорке, удерживающей массивную крышку. Литая из чугуна