Шихан повернулся и заговорщически наклонился к Босху:

— То, что говорит Харрис... Все так и было, Гарри. Но это не оправдывает того, что он сделал. Он насилует и убивает девочку — мы втыкаем карандаш ему в ухо. Это как, справедливо? Сукин сын выходит чистеньким, а я становлюсь новым Марком Ферма-ном, копом-расистом, фабрикующим улики. Только вот кто бы объяснил, как я смог это сделать?

Голос его становился все громче, но, к счастью, единственным, кто это заметил, был бармен.

— Знаю, — сказал Босх. — Извини, друг. Зря я тебя об этом спросил.

Шихан будто и не слышал его.

— Наверное, я постоянно таскал с собой его пальчики и только ждал удобного момента, чтобы где-то их оставить. Случай подвернулся, я перевожу отпечатки на книжку — не спрашивай как, — и нате вам, готово. Вопрос: почему именно Харрис? Чем он мне так насолил? Я с ним не встречался, даже не знал, что на свете есть такой хрен. И к тому же никто и никогда не докажет, что я сжульничал, потому что доказать это невозможно.

— Ты прав.

Шихан покачал головой и уставился в почти пустую кружку.

— Когда присяжные вернулись в зал и объявили, что он не виновен, мне было на все наплевать. Когда они сказали, что виноват я... когда все поверили ему... ему, а не нам...

Босх молчал, понимая, что приятелю надо выговориться.

— Мы проигрываем сражение, Гарри. Теперь я это вижу. Все превратилось в игру. Эти долбаные адвокаты, они могут сделать с тобой все, что хотят. Улики уже не важны. Я сдаюсь, Гарри. Правда. Уже решил. Оттяну срок и ухожу. Двадцать пять лет... Мне осталось восемь месяцев, и я считаю дни. К черту! Пусть другие разгребают это дерьмо.

— Ты правильно решил, Фрэнки, — тихо сказал Босх.

Он не знал, что еще сказать. Ненависть и цинизм одолели Фрэнки Шихана, и то, что это случилось именно с ним, с человеком, в которого Босх верил, стало для него неприятным и болезненным сюрпризом. Он понимал, как и почему это произошло, но был поражен тем, какую форму приняла трансформация. Вспоминая, как горячо и искренне защищал он Фрэнки перед Карлой Энтренкин, Босх испытывал разочарование и стыд.

— Я помню последний день, — продолжал Шихан. — Мы были вдвоем в комнате для допросов. Я так разозлился, что хотел просто пристрелить его на месте. Но не мог. Потому что он знал, где она. Потому что девочка была у него.

Босх молча кивнул.

— Мы испробовали все. И не добились ничего. Он сломал нас раньше, чем мы сломали его. Дошло до того, что я стал умолять его сказать, где она. Представляешь, Гарри, я едва не опустился перед ним на колени. Вспоминать стыдно.

— И что он?

— Ничего. Смотрел на меня, как на пустое место. Молчал. Вот и все. А потом... потом меня охватила такая злость... такая... я не могу даже сказать. Как будто в горле застряла кость. Со мной никогда такого не было. В углу стояла мусорная корзина. Я схватил какой-то мешок и натянул ему на голову. Я готов был задушить этого подонка... я... — Голос у него дрогнул, но он все же продолжал говорить: — ...они... ребята... они едва успели оттащить меня от него.

Он вдруг опустил голову, прижал к глазам ладони и долго сидел так, ничего не говоря, не двигаясь. Капля сползла по подбородку и упала в пиво. Босх подался вперед и положил руку на плечо бывшего напарника:

— Все в порядке, Фрэнки.

Не отнимая руки от лица, Шихан покачал головой:

— Понимаешь, Гарри, я сам стал таким, как они, как те, за кем я охотился все эти годы. Я хотел убить его. И убил бы, если бы не вмешались мои ребята. Забыть такое нельзя.

— Все в порядке, приятель.

Шихан отпил еще пива и немного успокоился.

— После этого и другие парни дали себе волю — всадили ублюдку карандаш в ухо. Мы все превратились в чудовищ, просто озверели. Как те солдаты во Вьетнаме, которые входили в какую-нибудь деревушку и расстреливали всех, кто попадался под руку. Мы бы, наверное, убили этого Харриса. И знаешь, кто его спас? Девочка. Стейси Кинкейд.

— Это как же?

— Нашли ее тело. Нам сообщили, и мы сразу выехали на место. Она уже прилично разложилась, у молодых это быстро. Но я помню, как она выглядела. Как ангелочек... и руки раскинуты, будто в полете...

Босх помнил фотографии в газетах. Стейси Кинкейд была красивой, милой девочкой.

— А теперь, Гарри, уезжай. Я вернусь пешком.

— Нет, давай я тебя подвезу.

— Спасибо, но я пройдусь.

— Уверен? Ты в порядке?

— В порядке. Просто... мне надо успокоиться. Вот и все. Это ведь останется между нами?

— Конечно, Фрэнки.