Босх отодвинул поднос, оставив нетронутым традиционный больничный обед в виде куска индейки с мучной подливкой, кукурузой и ямсом,[48] черствой булочки, которой полагалось быть мягкой, и печенья с клубнично-сливочной начинкой.

– Давай ешь, а то так никогда отсюда не выберешься.

Он поднял голову. Это была Элинор. Она стояла в дверях, улыбаясь. Гарри улыбнулся ей в ответ. Ничего не мог с собой поделать.

– Я знаю.

– Как ты себя чувствуешь, Гарри?

– Нормально. Скоро совсем поправлюсь. Может, и не смогу больше задирать подбородок, но я это переживу. Как ты, Элинор?

– Прекрасно, – улыбнулась она, и эта улыбка его просто уничтожила. – Тебя сегодня прогнали через овощерезку?

– О да. Освежеван и нашинкован. Цвет нашего доблестного департамента – кстати, и пара ваших парней тоже – держали меня на дыбе все утро… Вот тут, с этой стороны, есть стул.

Она обогнула койку, но продолжала стоять. Потом огляделась, и легкое облачко набежало на лоб – как если бы она хорошо знала эту палату и чувствовала, что здесь чего-то не хватает.

– Меня они тоже взяли в оборот. Вчера вечером. А сегодня не пускали к тебе, пока не закончили тебя препарировать. Таковы директивы. Не хотели, чтобы мы с тобой согласовали наши показания. Но, как я понимаю, наши с тобой версии отлично совпали. Во всяком случае, сегодня меня уже больше не стали тягать. Сказали, что все на этом.

– А бриллианты нашли?

– Во всяком случае, я об этом не слышала, но передо мной теперь не слишком распространяются. Над этим делом у нас работают две следственные бригады, и меня туда не включили. Перевели на бумажную работу до тех пор, пока все не уляжется и не закончит работу группа, которая занимается правомерностью применения огнестрельного оружия. Кажется, в квартире Рурка до сих пор идет обыск.

– Что насчет Трана и Биня? Они сотрудничают со следствием?

– Нет. Они не сказали ни слова. Я знаю это от одного приятеля, который присутствовал на допросе. Им ничего не известно о бриллиантах. Вероятно, они сколотили из своих людей свою собственную команду и сами займутся розыском.

– Как ты думаешь, где могут быть спрятаны сокровища?

– Понятия не имею. Вся эта история, Гарри… она как-то выбила меня из колеи… Я уже не понимаю, как мне относиться к тем или иным вещам.

Босх понял, что это подразумевает и ее отношение к нему. Он ничего не сказал, и через некоторое время молчание сделалось неловким.

– Что там было, Элинор? Ирвинг сказал мне, что Льюис и Кларк вмешались и перехватили Эвери. Но это все, что мне известно. Я не понимаю.

– Они наблюдали, как мы ведем слежку за хранилищем. Должно быть, вбили себе в головы, что мы на стреме у грабителей. Если, как они, исходить из предположения, что ты скверный коп, то почему бы не прийти к таким выводам? Поэтому когда они увидели, что ты отправил обратно Эвери и отослал патрульных, то решили, что разгадали твою игру. Они перехватили Эвери в «Дарлингзе», и он рассказал им о твоем визите накануне и о ложных сигналах, а потом ненароком упомянул, что ты не разрешил открывать дверь.

– Ну да, а потом они узнают, что он имеет такую возможность. А в следующий момент уже крадутся со стороны переулка.

– Да. У них возникла мысль стать героями. Разоблачить разом и плохих копов, и грабителей. Славный план, если бы не финал.

– Бедные тупые придурки.

– Бедные тупые придурки, – согласилась Элинор.

В комнате снова начало витать гнетущее молчание, и Элинор не стала дожидаться, пока оно воцарится окончательно.

– Ну что ж, я просто хотела узнать, как у тебя дела.

Он кивнул.

– И… и сказать тебе…

Вот оно, подумал он, – прощальный поцелуй.

– Я решила уволиться. Хочу уйти из Бюро.

– А… как же… Чем ты станешь заниматься?

– Еще не знаю. Но я хочу уехать отсюда, Гарри. У меня скоплены кое-какие деньги, так что я немного постранствую, а там посмотрю, чего мне захочется.

– Элинор, но почему?

– Я… мне трудно объяснить. Но все, что произошло… Все связанное с этой работой обернулось полным дерьмом. И после того, что случилось, думаю, я не смогу вернуться и опять работать в этой оперативной группе.

– Ты вернешься в Лос-Анджелес?

Она опустила глаза, потом опять обвела взглядом комнату.

– Я не знаю, Гарри. Мне очень жаль. Мне казалось, что… я не знаю. Я сейчас в полной растерянности по поводу этого дела.

– По поводу чего?

– Не знаю… По поводу нас. По поводу того, что случилось. По поводу всего.

Молчание вновь наполнило комнату, и Босх надеялся: сейчас медсестра или даже Гэлвин-младший просунет в дверь голову, чтобы проверить, все ли в порядке. Гарри отчаянно хотелось курить. Он поймал себя на мысли, что в первый раз за сегодняшний день вспомнил о курении. Элинор теперь разглядывала свои туфли, а он уставился на свою нетронутую еду. Взял с подноса булочку и принялся подкидывать ее в руке, точно бейсбольный мяч. Через некоторое время глаза Элинор в третий раз обежали палату и, видимо, опять не обнаружили того, чего искали. Босх не мог сообразить, чего именно.

– Тебе не принесли цветы, которые я послала?

– Цветы?

– Да, я послала ромашки. Как те, что растут на склоне под твоим домом. Я их здесь не вижу.

Ромашки. Та ваза, которую он швырнул о стену. «Где же мои проклятые сигареты?» – хотелось ему закричать.

– Наверное, принесут позднее. Они доставляют сюда посылки только раз в день.

Она нахмурилась.

– Послушай, – сказал Босх. – Если Рурк знал, что мы вышли на депозитарий и наблюдаем за ним, и знал, что Тран забрал оттуда содержимое своего сейфа, зачем же тогда он отправил своих людей на дело? Для чего ему было возиться?

Она медленно покачала головой.