господина. А вместе с тем не у одного имеется старый чулок, набитый золотыми монетами, — он его припрятал в потайной уголок.

— А почему же они тогда не покупают себе пищу? — спросил сэр Найджел. — Клянусь апостолом, мне показалось, их кости вот-вот проткнут кожу.

— Это они от злости и зависти худые. У нас тут есть такая поговорка: «Побей мужика — он тебя погладит, погладь мужика — он тебя побьет». Не сомневаюсь, что так же дело обстоит и у вас в Англии.

— Ma foi, нет, — отозвался сэр Найджел. — Среди моих спутников есть двое из того же сословия, и я не сомневаюсь, что они в эту минуту полны вина, как бочки в вашем подвале. Если кто их изобьет, они его так «погладят», что он век не забудет.

— Мне это непонятно, — ответил сенешал. — Сколько я ни встречал английской знати и рыцарей, никто бы не стерпел дерзости от черни.

— Может быть, милорд, в Англии бедняки добрее и сдержаннее, — рассмеялась леди Рошфор. — Боже мой, вы даже представить себе не можете, насколько мужичье безобразно! Плешивые, беззубые, скрюченные, сутулые; что до меня, то я не постигаю, как, будучи благ, господь бог мог создать таких людей. Я просто не выношу их вида, поэтому мой верный Рауль обычно идет впереди меня с дубинкой и прогоняет их с моего пути.

— А все-таки и у них есть душа, достойная госпожа, и у них есть душа! — пробормотал капеллан, седой старик с усталым, терпеливым лицом.

— Да, я слышал, как вы им это твердили, — заметил владелец замка, — и что касается меня, отец, хотя я верный сын нашей святой церкви, но полагаю, что полезнее было бы вам совершать церковное служение и учить детей моих воинов, чем ходить по деревням и внушать этим людям мысли, которые у них без вас никогда бы не возникли. Я слышал, как вы объясняли им, что их души ничем не хуже наших и будут пребывать на том свете наравне с усопшими из древнейших оверньских родов. Я же лично уверен в одном: на небесах много храбрых рыцарей и доблестных джентльменов, которые отлично знают, как получше устроиться, потому нам нечего бояться, что мы окажемся в одной толпе со всякими мужиками и свинопасами! Перебирайте свои четки, отец, читайте свою псалтырь, но не встревайте между мной и теми, кого король отдал мне.

— Бог да поможет им! — воскликнул старик священник. — Более высокий властитель, чем ваш, дал их мне, и я заявляю вам здесь, в вашем собственном замке, сэр Тристрам де Рошфор, что вы совершаете тяжелый грех в отношении этих несчастных и что придет час — может быть, он уже близок, — когда рука господня тяжело покарает вас за ваши деяния.

Сказав это, священник встал и медленно вышел.

— Чума его забери! — воскликнул французский рыцарь. — Но скажите мне, сэр Бертран, что можно сделать со священником? Ведь с ним нельзя биться, как с мужчиной, и его нельзя уговаривать, как женщину!

— О, сэр Бертран знает, хитрец! — заявила леди Рошфор. — Разве мы все не слышали, как он в Авиньоне выжал из папы пятьдесят тысяч крон?

— Ma foi, — заметил сэр Найджел, глядя на Дюгесклена с ужасом и с восхищением, — разве у вас сердце не екнуло? Вас не охватил страх? Разве не почувствовали вы на себе проклятие?

— Я не обратил внимания, — небрежно отозвался француз. — Но клянусь святым Ивом! Этот ваш капеллан, Тристрам, показался мне очень достойным человеком, и вам следовало бы прислушаться к его словам! Хоть я и не придаю значения проклятию плохого попа, я бы очень огорчился, не получив благословения от хорошего.

— Послушайте, дорогой супруг! — воскликнула леди Рошфор. — Берегитесь, прошу вас, я вовсе не желаю ни быть обреченной на гибель, ни получить паралич. Я помню, как вы однажды разгневали отца Стефана, и моя камеристка сказала, что у меня за неделю больше выпало волос, чем за целый месяц.

— Если это признак греха, то, клянусь апостолом, у меня на душе, наверное, очень много грехов, — заметил сэр Найджел, и все рассмеялись. — Но если я смею дать вам совет, сэр Тристрам, помиритесь вы с этим добрым стариком.

— Получит четыре серебряных подсвечника, — сердито ответил сенешал. — И все-таки мне хотелось бы, чтобы он не вмешивался в жизнь этих людей. Вы даже представить не можете, какие они безмозглые и упрямые. Рядом с ними мулы и свиньи кажутся высокоразумными существами. Бог знает, насколько я был терпелив с ними. Всего на прошлой неделе, когда мне понадобились деньги, я позвал в замок Жана Губера, у которого, как всем известно, есть целая шкатулка, полная золотых монет, и она спрятана в каком-то дупле. И даю вам слово, я только стегнул по спине этого болвана. А потом объяснил, насколько мне эти деньги нужны. Я посадил его на ночь в мою темницу, чтобы он там обдумал мои слова. И что же этот пес сделал? Утром мы обнаружили, что он разорвал на полосы свою кожаную куртку, связал их и повесился на оконной решетке.

— Что до меня, то я не могу понять такой низости! — воскликнула супруга сенешала.

— А еще была такая Гертруда ле Беф, красотка, каких мало, но гадкая и озлобленная, подобно им всем. Когда во время последнего праздника урожая здесь был молодой Амори де Валанс, ему девушка приглянулась, и он даже намеревался взять ее в услужение. Что же делают она и ее негодяй отец? Они связывают себя вместе и бросаются в озеро, где глубина в пять мечей. Даю слово, что Амори был ужасно огорчен, и прошло много дней, прежде чем он оказался в силах забыть о ней. Ну как можно служить людям, которые так безрассудны и неблагодарны?

Пока сенешал Вильфранша рассказывал подробности о злых кознях своих подвластных, Аллейн не мог отвести глаз от лица леди Тифен. Она откинулась на спинку кресла, ресницы ее опустились, лицо стало бескровным, и он сначала решил, что путешествие, вероятно, утомило ее и что силы ее покинули. Но затем вдруг наступила перемена, ее щеки вспыхнули, она медленно подняла веки, а в глазах появился такой блеск, какого он до сих пор никогда в человеческих глазах не видел, причем устремлены они были не на присутствующих, а на темный гобелен, закрывавший стену. Так изменилось выражение ее лица и таким оно стало неземным, что Аллейн даже в самых своих отрешенных грезах об архангелах и серафимах никогда не рисовал себе столь сладостных, женственных и вместе с тем мудрых лиц. Взглянув на Дюгесклена, Аллейн заметил, что и тот пристально наблюдает за женой, и, судя по тому, как дрогнули его черты и на кирпичного цвета лбу выступили капли пота, было видно, что он глубоко взволнован замеченной им переменой.

— Вы себя плохо чувствуете, госпожа моя? — спросил он с трепетом в голосе.

Она не отрывала пристального взгляда от стены и лишь после долгого молчания ответила. Ее голос, звучавший до сих пор чисто и ясно, был тих и глух, словно доносился издалека.

— Я чувствую себя очень хорошо, Бертран, — сказала она. — Благословенный час прозрения снова наступил для меня.

— Я заметил, как он приближался, да, я заметил! — воскликнул он, проводя рукой по волосам с тем же ошеломленным видом. — Это нечто очень странное, сэр Тристрам, — проговорил он потом. — И я, право же, не знаю, какими словами объяснить это вам, вашей достойной супруге, сэру Найджелу и остальным чужеземным рыцарям. Мой язык скорее способен произносить слова приказов, чем объяснять подобные явления, которые я и сам-то не вполне понимаю. Одно могу сказать: моя жена из очень благочестивого рода, господь бог в своей великой премудрости наделил ее чудодейственными силами, и Тифен Ракнель была известна во всей Бретани еще до того, как я впервые увидел ее в Динане. Эти силы всегда служат добру, они дар господа, а не дьявола, в чем и заключается разница между белой и черной магией.

— Может быть, следовало бы послать за отцом Стефаном? — предложил сэр Тристрам.

— Было бы лучше, если бы он присутствовал! — воскликнул госпитальер.

— И захватил с собой флягу святой воды, — добавил богемский рыцарь.

— Нет, джентльмены, — ответил сэр Бертран. — Приглашать сюда священника нет нужды, мне кажется, что своей просьбой об этом вы как бы набрасываете тень или кладете пятно на доброе имя моей жены, будто все еще можно сомневаться, откуда идет ее сила — сверху или снизу. Если у вас действительно есть сомнения, прошу вас, выскажите их, чтобы мы могли все это обсудить подобающим образом.

— Если речь идет обо мне, — заявил сэр Найджел, — то я слышал из уст вашей супруги такие слова, которые убедили меня, что по красоте и доброте с ней никто не может сравниться, кроме одной женщины. Если кто-либо из джентльменов другого мнения, я сочту для себя большой честью слегка схватиться с ним