— Довольно! Сейчас мы все уладим, — прервал их Принц. — Ваше величество, прошу вас, немного терпенья, пока все встанет на свои места, иначе тут Бог знает что может случиться. Кто тот высокий рыцарь, что никак не может убрать руку с плеча короля?

— Это Дени де Морбек, ваше высочество, рыцарь из Сент-Омера, он служит в наших войсках, потому что изгнан из Франции.

— Припоминаю. Так в чем дело, сеньор Дени? Что вы скажете?

— Король сдался мне, ваше высочество. Он упал в схватке, и я его захватил. Я сказал ему, что я рыцарь из Артуа, и он отдал мне свою перчатку. Смотрите — вот она у меня в руке!

— Правда! Правда, ваше высочество! — поддержала его дюжина французских голосов.

— Нет, ваше высочество, не судите слишком поспешно! — прокричал какой-то английский оруженосец, проталкиваясь вперед. — Я взял его, он мой пленник, а с этим человеком он говорил только потому, что по его языку признал в нем соотечественника. В плен его взял я, и это многие могут подтвердить.

— Сущая правда, ваше высочество, мы все это видели, все было, как он говорит, — поддержал оруженосца хор англичан.

Между англичанами и французскими их союзниками всегда шла грызня, и Принц видел, с какой легкостью эта перепалка может перерасти в свару, которую нелегко будет усмирить. Ее надо было заглушить в самом начале, пока в нее не успели втянуться остальные.

— Славный, досточтимый государь, — снова начал Принц. — Я опять прошу у вас минуту терпения. Решить этот спор может только ваше слово, только вы можете сказать нам, что произошло на самом деле. Кому вы изволили милостиво вручить свою королевскую особу?

Король Иоанн оторвался от фляги, которую ему принесли, и вытер губы. На его красном лице мелькнуло подобие улыбки.

— Не этому англичанину, — ответил он, и гасконцы торжествующе завопили. — И не этому ублюдку французу, — тут же добавил король. — Я не сдавался ни тому, ни другому.

Все удивленно притихли.

— Тогда кому же, ваше величество? — снова обратился к нему Принц.

Король медленно оглядел собравшихся.

— У него был желтый конь, яростный, как сам дьявол, — сказал он. — Он опрокинул мою бедную кобылу легче, чем шар кеглю. А всадника я не знаю, помню только, что у него был серебряный щит с алыми розами. А! Клянусь святым Денисом, вон он стоит, а с ним и его треклятый конь!

И Найджел, у которого все поплыло перед глазами, вышел, словно во сне, вперед и оказался в самом центре разъяренной толпы воинов.

Принц положил руку ему на плечо.

— Это тот самый петушок с Тилфордского моста, — произнес он. — Клянусь спасением души моего родителя, я уже тогда сказал, что вы далеко пойдете. Вы взяли короля в плен?

— Нет, ваше высочество.

— А вы слышали, как он сказал, что сдается?

— Да, ваше высочество, только я не знал, что это король. Мой господин лорд Чандос, ускакал вперед, и я спешил за ним.

— И оставили короля лежать. Значит, сдача была неполной, и выкуп по законам войны пойдет Дени де Морбеку. Если, конечно, то, что он рассказал, правда.

— Да, вступился король, — это правда, он был вторым.

— Значит, выкуп вам, Дени. А что до меня, так, клянусь спасением души моего родителя, я предпочел бы честь и славу, что выпали на долю этого оруженосца, всем богатствам Франции.

При этих словах, произнесенных перед лицом благороднейших воинов, сердце Найджела рванулось в его груди, и он упал на колени перед Принцем.

— Ваше высочество, как мне вас благодарить? — пробормотал он. — Эти ваши слова мне дороже любого выкупа.

— Встаньте, — улыбаясь, приказал Принц и коснулся его плеча. — Англия потеряла храброго оруженосца, но приобрела доблестного рыцаря. Встаньте, прошу вас! Встаньте, сэр Найджел!

Проходит два месяца, и отлогие склоны Хайндхеда покрываются бурым мехом увядших папоротников: холодеющая земля всегда укутывается в такую шкуру. С воем и свистом бушуют по всхолмленным равнинам дикие ноябрьские ветры; они размахивают ветвями могучих косфордских буков, стучат в свинцовые переплеты неказистых окон. Тучный старый Даплинский рыцарь, растолстевший еще больше, сидит, как бывало, во главе стола. В бороде, обрамляющей его красное лицо, прибавилось седины. Перед ним стоит наполненное до краев большое деревянное блюдо и высокая пивная кружка с шапкой пены. Справа от него сидит леди Мэри. Годы томительного ожидания наложили свой отпечаток на ее простое смуглое царственное лицо; однако теперь в его выражении появились те особые мягкость и достоинство, которые порождаются грустью и самоотречением. Слева сидит старый священник Мэтью. Златокудрая красавица уже давным-давно покинула Косфорд и обосновалась в Фернхерсте. Теперь молодая прекрасная леди Эдит Брокас — признанная красавица Сассекса, луч света, щедро расточающий улыбки и веселье, кроме, пожалуй, тех минут, когда мысли ее обращаются к той ужасной ночи, когда ее вырвали из когтей мерзкого шэлфордского стервятника.

Когда новый порыв ветра с дождем ударил в окно позади стола, старый рыцарь поднял голову.

— Клянусь святым Хьюбертом, чертовский вечер! — произнес он. — Я так надеялся, что завтра можно будет поднять цаплю на болоте или утку в ручье. А как там дела у маленького сапсанчика, Мэри?

— Я перевязала ему крыло и выправила перья, но боюсь, что до Рождества он все равно не сможет летать.

— Вот незадача! Такая прекрасная смелая птица. На прошлой неделе в субботу цапля клювом сломала ему крыло, — пояснил рыцарь священнику, — и теперь Мэри пользует его.

— Надеюсь, сын мой, вы прослушали мессу, прежде чем обратились к мирским радостям в святой Господень день? — спросил отец Мэтью.

— Ну уж, святой отец, — смеясь, отвечал старый рыцарь, — неужто мне надо исповедоваться за моим собственным столом? Я могу куда лучше молиться Господу среди его творений, в лесу или в поле, чем в этих ваших грудах камня или дерева. Постойте-ка, мне вспоминается заговор для раненого сокола, меня научил ему сокольник Гастона де Фуа. Как же это? Вроде бы так: «Лев из колена Иудина от корня Давидова победил». Да, да, эти слова и надо повторить три раза и обойти вокруг шеста, на котором сидит птица.

Старик священник покачал головой.

— Все это дьявольские ухищрения. Святая церковь не одобряет их, они бесполезны и лживы. А как ваше рукоделье, леди Мэри? Когда я был под вашим кровом в последний раз, вы уже сделали в пяти прекрасных цветах половину истории о Тезее и Ариадне.

— На половине все и остановилось.

— Как так, дочь моя? У вас было много посетителей?

— Нет, святой отец, — вмешался сэр Джон, — просто она думает совсем о другом. Она часами сидит с иголкой в руке, а душа ее витает далеко отсюда. С того самого сраженья, что выиграл Принц…

— Милый отец, прошу вас…

— Ничего, ничего, Мэри, меня не слышит никто, кроме твоего исповедника отца Мэтью. Так вот, с того сраженья, в котором Найджел стяжал такую честь, она прямо как тронулась умом, все время сидит… Ну вот как сейчас.

Взгляд у Мэри вдруг стал сосредоточенным, она уставилась на темное окно, по которому хлестал дождь. Перед священником было застывшее, словно вырезанное из слоновой кости лицо, с бескровными губами.

— В чем дело, дочь моя? Что ты там видишь?