примерно на полмили, как вдруг по их флангам на обезумевших, утыканных стрелами лошадях промчались несколько человек — все, что уцелело от конницы, на которую возлагались такие надежды.

В ту же минуту английские стрелки и копейщики бросились сквозь изгородь и принялись вытаскивать из груды конских и человеческих тел всех, кто еще был жив. Это было безумием, потому что битва вот-вот должна была возобновиться, но каждый надеялся пожать добрый урожай, если ему повезет и удастся выбрать из кучи кого-нибудь побогаче. Благородные души презирали самое мысль о выкупе, пока не решен исход боя, зато толпа неимущих солдат, будь то гасконцы или англичане, растаскивали раненых, кого за руку, кого за ногу, и, приставив к горлу кинжал, требовала, чтобы они назвали свои имена, звания и доходы. Те, кому удавалось захватить хорошую добычу, быстро отволакивали ее в тыл и препоручали охрану ее слугам; те же, кому не повезло, по большей части просто добивали раненого кинжалом и снова кидались на груду тел в надежде на этот раз не ошибиться. Клермон со стрелой, пронзившей небесно-голубую Деву на его плаще, лежал мертвый шагах в десяти от изгороди; д'Андреген стал пленником бедного оруженосца, который вытащил его из-под лошади. Графов Зальцбургского и Нассауского, совершенно беспомощных, подобрали с земли и отнесли в тыл. Эйлвард обхватил ручищами Отто фон Лангенбека, у которого была сломана нога, и перетащил его за кусты. Черный Саймон захватил Бернара, графа Вентадурского, и поволок его через изгородь. Все бегали, кричали, ссорились и дрались, а среди этой суеты толпы лучников искали стрелы, вытаскивали их из мертвых, а иные даже из раненых. Но тут раздался предостерегающий крик. В один миг каждый снова занял свое место, а перед изгородью никого больше не осталось.

И в самое время: первая волна французов была уже совсем близко. Как ни страшна была атака конницы своей стремительностью и яростью, неумолимое, размеренное наступление огромной фаланги закованной в сталь пехоты страшило душу еще больше: французы двигались очень медленно — мешали тяжелые доспехи, — но наступление их было неотвратимо. Они шли вперед плотным строем, локтями касаясь друг друга, спереди закрываясь щитами; в правой руке каждый держал короткое, пятифутовое копье, на поясе наготове были мечи и палицы. На копейщиков обрушился град стрел: зазвенела броня, послышались глухие удары. Пригнувшись как можно ниже, французы подставили под ливень стрел щиты. Многие были убиты, однако тяжелая волна продолжала медленно катиться вперед. С оглушительными криками, шеренгой в полмили, накатились воины на живую изгородь, изо всех сил пытаясь прорваться сквозь нее.

Пять минут длинные, растянутые ряды ожесточенно наносили друг другу удары — с одной стороны копьями, с другой — топорами и палицами. Во многих местах живую изгородь уже проломили или даже сровняли с землей, и французские копейщики свирепствовали среди лучников, направо и налево кромсая и круша почти не защищенных броней врагов. В какой-то момент могло показаться, что в сражении наступил перелом.

Но Джон де Вер, граф Оксфорд, человек хладнокровный, умудренный опытом, знаток ратного дела, не проглядел свой шанс и тут же им воспользовался. Справа к реке примыкала болотистая луговина, такая топкая, что тяжеловооруженный воин неминуемо увяз бы там по колено. По приказу де Вера туда с боевой линии перебросили отряды легких лучников, которые стали с фланга осыпать французов стрелами. В тот же миг Чандос с Одли, Найджелом, Бартоломью Бергхершем де Бюшем и двумя десятками других рыцарей вскочили на коней, промчались по узкой тропе сквозь изгородь и оказались за линией французов. Тут они разъехались в разные стороны и принялись топтать пеших копейщиков.

Страшен был в тот день Поммерс. Выкатив налитые кровью глаза, раздувая ноздри, потрясая бурой гривой, он в ярости скрежетал зубами, рвал, крушил, неистово давил копытами все и вся вокруг себя. Страшен был и наездник: хладнокровный, проворный, с пылающим сердцем и стальными мышцами, он видел перед собой одну-единственную цель. Когда он гнал своего обезумевшего коня в самую гущу боя, он казался самим архангелом Михаилом. И все же, как он ни старался, высокая фигура его повелителя на черном как уголь коне всегда была на полкорпуса впереди.

Самый опасный момент миновал. Французы отступили. Те, кто проник за изгородь, пали смертью храбрых среди своих противников. Отряд Уорика спешно пришел из виноградников и заполнил бреши в боевом порядке Солсбери. Сверкающая волна откатывалась назад; сперва медленно, как и наступала, потом все быстрее, по мере того, как самые смелые гибли, а те, кто послабее, неловко и неуклюже разбредались в разные стороны, еле волоча ноги, в поисках хоть какого-нибудь убежища. И опять стрелки вырвались из-за изгороди. Опять пожинали они удивительный урожай остистых стрел, что так густо взошел на этой земле; опять хватали раненых и грубо волокли за изгородь. Потом линии были восстановлены, и усталые, истрепанные, задыхающиеся англичане стали ждать новой атаки.

Неожиданно к ним пришла невероятная удача — настолько невероятная, что, глядя в глубь долины, они с трудом верили своим глазам. Позади отряда дофина, от которого они порядком пострадали, находился еще один, едва ли менее многочисленный отряд, во главе с герцогом Орлеанским. Когда окровавленные, грязные беглецы, ослепнув от страха и струившегося по лицу пота, добежали до него, они в один миг смяли этот отряд и в своем безумном бегстве увлекли его без боя за собой.

Огромное, сплоченное, вполне боеспособное войско внезапно растаяло, как сугроб под лучами солнца. Оно просто перестало существовать. Вместо него на равнине виднелись теперь тысячи блестящих точек — это французы, кто как мог, уносили ноги с поля, спеша к своим коням. Англичане уже решили было, что сраженье выиграно, и по их рядам прокатился громкий радостный крик.

Однако, когда этот занавес — войско герцога Орлеанского — раздвинулся, за ним открылась отнюдь не пустая сцена: далеко в глубине ее, перекрыв долину во всю ширину, показалась великолепная армия французского короля, надежная, непоколебимая, готовая бросить свои шеренги в новую атаку. Численностью равная англичанам, она еще не пострадала от предыдущих схваток, и вел ее доблестный монарх. Медленно, неторопливо, как человек, принявший твердое решение либо исполнить задуманное, либо умереть, король выстраивал свои силы для решающего сражения.

А тем временем, в краткий миг торжества, когда казалось, что победа уже в руках англичан, целая толпа пылких, шумных молодых рыцарей и оруженосцев окружила Принца, умоляя позволить им преследовать французов дальше в глубь равнины.

— Вы только посмотрите на того наглеца с тремя ласточками на красном поле! — воскликнул сэр Морис Беркли.

— Он стоит как раз между двух армий, словно вовсе нас не боится!

— Пожалуйста, ваше высочество, позвольте мне сбить его: он, кажется, ждет, с кем бы сразиться, — попросил Найджел.

— Нет, господа, нам нельзя расстраивать ряды: у нас впереди еще много дела, — отвечал Принц.

— Смотрите, он уже скачет к своим, так что и говорить больше не о чем.

— Пожалуйста, добрый Принц! — снова начал молодой рыцарь, который затеял этот разговор. — Мой серый, Лебрайт, нагонит его прежде, чем он доскачет до укрытия. Я еще не встречал коня быстрее, чем мой, с тех пор как покинул берега Северна. Сейчас я вам это докажу.

И, дав коню шпоры, он помчался по равнине. Француз, Жан де Элен, пикардийский дворянин, замешкался на поле в отчаянье от того, что отряд, в котором он сражался, бежал. С пылающим сердцем он стоял на лугу между двух армий в страстной надежде совершить какой-нибудь подвиг во искупление постыдного бегства. Но вдоль английских линий не видно было никакого движения. Наконец он поворотил коня, чтобы присоединиться к войску короля, как вдруг позади раздался глухой перестук копыт, и, обернувшись, он увидел, что прямо на него мчится английский рыцарь. Оба тут же выхватили мечи, а две враждебные армии приостановили движение, чтобы полюбоваться поединком. В первой же схватке Морис Беркли потерял меч и, соскочив с лошади, хотел было поднять его, но француз поразил противника в бедро и, спешившись, заставил сдаться. Когда незадачливый англичанин заковылял рядом с победителем, оба войска разразились хохотом.

— Клянусь своими пальцами, — воскликнул Эйлвард, давясь от смеха за своим поломанным кустом, — на сей раз у него на прялке кудели было больше, чем он мог спрясть! А кто этот рыцарь?

— Судя по гербу он кто-нибудь из западных Беркли, либо из кентских Попэмов, — отозвался старый Уот.

— Я припоминаю, как-то раз были у нас состязания с одним кентским лесником… — начал было толстый мастер-лучник.

— Помолчи-ка, Бартоломью, — перебил старый Уот. — Тут бедняге Неду голову размозжило, так ты