— Что же он ответил на это любезное предостережение? — спросил я.

— Он принял мои слова, как собака — палку. Благочестиво разгневался, благочестиво обругался и уполз, как змея.

— Выходит, друг, что у тебя было приключений не менее, чем у меня, сказал я. — Но вот мы и взобрались на вершину, погляди-ка, какой прекрасный вид!

Внизу, в долине, вился среди поросших лесом берегов светлый, искрящийся под солнечными лучами Эвон. В воде отражался целый ряд маленьких солнц, точно нанизанных на серебряную нитку. По той стороне реки раскидывалась живописная, сверкающая самыми разнообразными красками окрестность, виднелись поля, засеянные хлебом, и плодовые сады, которые шли до самых Мальверийских гор, покрытых лесом. Направо от нас возвышались соседние с Батом зеленые горы, а налево виднелся угрюмый Мендипс, вершина которого была занята царственным Бристолем с его внушительными укреплениями. Серый канал за Мендипсом белел парусами многочисленных судов. Прямо под нами виднелся кейнский мост. Наша армия черными пятнами усыпала зеленую долину; тихий летний воздух был насыщен дымом походных костров и человеческим говором.

По ближайшему берегу Эвона двигались две конные роты. Конница шла, чтобы расположить аванпосты на нашем восточном фланге. Шли наши кавалеристы без осторожности, растянувшись в длинную линию и, по-видимому, не боясь нападения. Путь их шел через сосновую рощу, в которую эта дорога круто заворачивала.

Мы смотрели на эту мирную сцену. Вдруг из рощи, точно молния из облака, вылетела конная рота королевской гвардии. С рыси она перешла на галоп, с галопа на карьер и как вихрь ринулась на наших застигнутых врасплох всадников. Голубые мундиры так и мелькали перед нами.

Наши, правда, стреляли из карабинов, но отпор был слишком слаб. Гвардейцы быстро, смяли передовых и бросились на вторую роту. Некоторое время храбрые наши крестьяне бодро сопротивлялись. Враги смешались в одну сплошную кучу. Оружие мелькало в воздухе, схватка была ожесточенная. Но чем дальше шло дело, тем дальше подвигались голубые. Ряды наших расстроились, королевская гвардия прорвала строй и принялась рубить и преследовать бегущих.

Представьте себе это зрелище: кони скачут и вздымаются на дыбы, гривы их развеваются, слышны крики торжества и отчаяния, слышится тяжелое дыхание людей и музыкальное позвякивание стали. Стоя на горе, мы были немыми свидетелями этой сцены. Нам казалось, что это только видение. До такой степени неожиданна была эта сцена, так внезапно она началась и так быстро кончилась.

Из рощи послышался резкий звук рога. Голубые стали отходить назад, не ожидая подкреплений, которые спешили к их врагам. Солнце светило по-прежнему, так же журчала река, но на дороге лежал целый ряд человеческих и конских: тел.

Драгуны направлялись назад. Позади ехал офицер; двигался он медленно, неохотно, то и дело останавливая лошадь. Видимо, ему ужасно не хотелось отступать. Расстояние между ним и драгунами быстро увеличивалось. Офицер, однако, не обращал на это никакого внимания и продолжал ехать очень медленно, то и дело оглядываясь назад.

Мы с Рувимом взглянули друг на друга. Одна и та же мысль мелькнула в наших головах.

— Эта тропинка, — воскликнул Рувим, — ведет прямо к противоположному концу рощи. И мы можем спуститься совершенно незаметно.

— Пока мы поведем лошадей в поводу, это будет надежнее, — ответил я, может быть, — нам и удастся его перехватить.

Разговаривать было некогда, и мы, спотыкаясь и скользя, побежали вниз по тропинке, таща за собой лошадей. У подошвы горы мы сели на коней и бросились во весь опор по роще. План нам удался. Драгун уже не было, и мы поехали навстречу офицеру.

Это был загорелый черноусый человек с крупными чертами лица. Сидел он на подбористом, темно- гнедом скакуне. Когда мы выехали на дорогу, он остановил коня, как бы желая убедиться, что мы за люди. Увидев, что мы питаем к нему враждебные намерения, он вытащил из ножен саблю и, взяв в левую руку пистолет, дал шпоры коню и бросился во весь опор прямо на нас. Мы ринулись ему навстречу. Рувим напал на него справа, а я — слева. Офицер мне нанес удар саблей и одновременно выстрелил в Рувима. Пуля оцарапала моему приятелю щеку и оставила на ней длинный, кровавый след, точно от удара хлыстом. Лицо у Рувима почернело от пороха. Что касается удара, направленного в меня, то он оказался неудачным. Я схватил офицера обеими руками в охапку и поднял его высоко в воздух. Мой честный Ковенант согнулся под двойной тяжестью.

И прежде чем гвардейцы успели догадаться, что их офицер взят в плен, мы были уже далеко со своей добычей. Как ни вывертывался и ни боролся офицер, сделать он ничего не мог.

Рувим, держась за щеку, сказал:

— Здорово он хватил. Он меня так раскрасил порохом, что меня, пожалуй, примут за младшего брата Соломона Спрента.

— Слава Богу, что ты не пострадал более, — ответил я, — а вот и наша конница. Во главе отряда едет сам лорд Грей. Нам надо ехать в лагерь. Надо отвезти туда пленника.

— Ради Христа, прошу вас: или убейте меня, или выпустите из рук, воскликнул офицер, — вы меня везете в охапке точно запеленатого ребенка напоказ вашим смешливым крестьянам.

— Я вовсе не хочу выставлять на смех храброго офицера, — ответил я, если вы дадите слово не сопротивляться и не делать попыток к бегству, я спущу вас на землю.

Офицер, став на землю и поправив смятый костюм, сказал;

— Я охотно даю требуемое вами обещание. Право, господа, вы мне дали прекрасный урок. Никогда не следует относиться пренебрежительно к противнику. Если бы я знал, что у вас уже есть пикеты, я уехал бы со своими людьми.

— Мы стояли на горе и отправились вам наперерез, — ответил Рувим, если бы ваш пистолет действовал поаккуратнее, я теперь был бы очень-очень далеко, в гостях у моего дедушки. Вот видишь, как нехорошо, Михей, что я похудел. Если бы у меня были по-прежнему толстые щеки, пуля, наверное, испугалась бы такой груды жира и пролетела мимо;

Пленник устремил свои черные глаза на меня и сказал:

— Точно я где-то вас видел? Ах, теперь вспомнил. Это было в солсберийской гостинице. Помните, еще мой легкомысленный товарищ Горсфорд напал на старого воина, который ехал с вами. Меня зовут Огильви, майор Огильви из конного гвардейского Голубого полка. Я радовался, узнав, что вы благополучно разделались с собаками, которых на вас натравили. После вашего отъезда разнесся слух, что вы принадлежите к восставшим: и вот Горсфорд, мэр и еще двое проныр, отличающихся более усердием, чем гуманностью, пустились по вашему следу вместе со сворой ищеек.

— Я помню вас очень хорошо, — ответил я, — моего товарища, полковника Децимуса Саксона, вы найдете у нас в лагере. Без сомнения, вы скоро освободитесь. Вас обменяют на кого-нибудь из наших, находящихся в плену.

— А вернее, что мне перережут горло, — ответил улыбаясь Огильви. Фивершам страшно свиреп и не оставляет в живых ни одного неприятеля. По всей вероятности, и Монмауз соблазнится этим примером и будет платить Фивершаму его монетой. Но что же делать? Война всегда война, и я должен поплатиться за свою неосмотрительность. По правде сказать, мои мысли, в то время как вы на меня напали, были очень далеко от войны и ее случайностей. Я думал об agna reiga и об ее действии на металлы. Ваше появление вернуло меня к действительности.

Рувим оглянулся и воскликнул:

— Ни нашей, ни неприятельской конницы не видать, но вон там, на противоположном берегу Эвона, я вижу толпы людей, а там вот, у горного склона, блестит оружие на солнце.

Я прикрыл глаза рукой и, поглядев в указанном направлении, ответил:

— Это пехота. Полка четыре или пять, я полагаю, да и кавалерии столько же, судя по знаменам. Надо поспешить доложить об этом королю Монмаузу.

— Он уже знает об этом, — ответил Рувим, — гляди-ка, вон он стоит под деревом, а при нем его свита. Гляди-ка, один из приближенных короля отделился и едет к нам.

И действительно, один офицер отделился от группы, окружающей короля, и поскакал к нам.

— Если вы капитан Кларк, — сказал он, салютуя, — то король приказывает вам присоединиться к его