— Верно, а между тем король Монмауз с нетерпением ждет вашего возвращения. Направо кругом, господа, и прямо в лагерь. Мы успешно и скоро выполнили наше дело. О, Михей, если бы с вами что случилось. Бадминтону пришлось бы плохо!

Отряд повернул и медленно направился к Таунтону. Я ехал между сэром Гервасием и Рувимом, и эти верные друзья мне начали рассказывать, что случилось во время моего отсутствия. Я же поведал им вкратце о моих приключениях. Когда мы въехали в городские ворота, уже наступил вечер. Я отдал Ковенанта конюху мэра и направился прямо во дворец докладывать о своей поездке.

Я прибыл в Таунтон как раз ко времени заседания совета короля Монмауза. Мое появление вызвало всеобщую радость и изумление. Королю только что перед этим донесли, что я казнен в Бадминтоне. Несмотря на присутствие короля, многие члены совета, между которыми был мэр, Антон Бюйзе и Саксон, вскочили с мест и, подбежав ко мне, стали горячо жать мне руки. Сам Монмауз удостоил произнести несколько милостивых слов и приказал мне сесть за стол.

— Вы заслужили право участвовать в нашем совете, — сказал Монмауз, но нужно устроить так, чтобы прочие капитаны не завидовали этой почести, а для этого я вас жалую особым титулом. Вы будете называться начальником разведочного отдела. Новой работы вас этот титул делать не заставит, но вы будете числиться благодаря ему старшим капитаном армии. Мы слышали, продолжал король, — что Бофорт принял вас очень грубо и что вам угрожала смерть в одной из его башен, но, несмотря на эти дурные вести, вам удалось благополучно вернуться. Расскажите же нам по порядку обо всем, что вы испытали.

Я хотел было ограничиться передачей того лишь, что относилось непосредственно к Бофорту, но члены совета выразили желание услышать подробный отчет о всей моей экспедиции. Тогда я сообщил вкратце о своем плене у контрабандистов, о захвате акцизного чиновника, о моем путешествии на контрабандистском судне и знакомстве с фермером Брауном. Затем я рассказал о том, как Бофорт посадил меня в тюрьму и из нее высвободил. Далее я сообщил о том, что Бофорт велел передать королю. Совет слушал мой рассказ с величайшим вниманием. Придворные произносили по временам божбы, а пуритане испускали благочестивые вздохи и. восклицания. По этим божбам, вздохам и восклицаниям я догадывался, что все меня слушают с громадным интересом. Особенное внимание привлекали к себе слова Бофорта, и меня несколько раз заставляли повторять мой разговор с герцогом. Когда я наконец окончил рассказ, все погрузились в молчание и стали переглядываться, как бы спрашивая, кто будет говорить.

— Честное слово, этот молодой человек может быть назван Улиссом наших дней, хотя его одиссея длилась всего-навсего три дня, — произнес наконец Монмауз. — Скюдери не писала бы таких скучных вещей, если бы она имела понятие о пещерах контрабандистов и о тюрьмах с открывающимся потолком. Не правда ли. Грей?

— Да, наш капитан имел интересные приключения, — ответил лорд Грей, поручение он исполнил прекрасно, как подобает храброму и честному офицеру. Итак, Бофорт не дал вам никакого письма?

— Ни слова, милорд, — ответил я.

— Но на словах он заявил, что сочувствует нашему делу и присоединится к нам открыто, когда мы приблизимся к Бристолю?

— Так он сказал, милорд.

— И однако в совете он говорил о вас с осуждением и позволил себе постыдно поносить короля. Так ли? Он позволил себе усомниться в благородном происхождении возлюбленного монарха? Так ведь вы сказали?

— Совершенно верно, милорд. Король Монмауз произнес:

— Бофорт хочет сесть между двумя стульями и в конце концов не попадет ни на один из них. Не люблю я таких двуличных людей. Но все-таки отчего бы нам и не пойти к

Бристолю, если мы можем этим способом заставить Бофорта перейти на нашу сторону?

— Но ведь мы и без того, ваше величество, решили идти к Бристолю и взять > чт город, — заметил Саксон.

— Около Бристоля возведены новые укрепления, — сказал я, — там же стоит пять тысяч глочестерского войска. Я, проезжая мимо, видел массу рабочих, которые работают над новым укреплениями.

— Если Бофорт перейдет на нашу сторону, то и Бристоль будет наш, произнес Стефен Таймвель. — В Бри-. столе же, мне хорошо известно, — есть много благочестивых и честных людей, которые обрадуются приходу протестантской армии. Мы даже можем и осадить город. Зная, что часть осажденных нам сочувствует, мы имеем право рассчитывать на верный успех.

— Гром и молния! — воскликнул нетерпеливый немец, нисколько не стеснявшийся присутствием короля. — Можно ли говорить об осадах, когда у нас нет ни одного осадного орудия?

— Бог пошлет нам особые орудия! — послышался певучий носовой голос Фергюсона. — Разве не помог Бог иудеям разрушить стены Иерихона безо всяких осадных орудий? Разве не воздвиг Бога-человека Роберта Фергюста и не сохранил ли Он его от тридцати пяти смертных приговоров и двадцати двух осуждений? Есть ли что невозможное Богу? Осанна в вышних! Осанна в вышних!

— Доктор прав, — заявил один английский сектант с четырехугольным лицом и кожей, напоминавшей дубленую шкуру, — мы слишком много говорим о земной тщете и переходящих плотских нуждах и потребностях. Мы слишком мало уповаем на небесный Промысл. Пусть вера будет нам посохом, опираясь на который, мы и пойдем по каменистому и трудному пути нашему. — Сектант поглядел на придворных и, возвысив голос, продолжал: — Да, господа, вы можете сколько угодно смеяться. Слова благочестия вам смешны, но я вам говорю, что это вы и подобные вам наводят гнев Божий на нашу армию.

— И мы думаем так же! — гневно закричали несколько сектантов.

— Верно-верно! — подхватили пуритане, и мне показалось, что я услыхал голос Саксона.

Один из придворных вскочил с места и с красным от гнева лицом воскликнул, обращаясь к королю:

— Неужели вашему величеству приятно, чтобы нас оскорбляли в вашем присутствии? Долго ли мы будем подвергаться этим дерзостям? Мы не менее религиозны, чем они, но мы — дворяне, мы поклоняемся Богу в сердце, а не таскаем своих чувств по уличным перекресткам, как эти фарисеи.

— Не смей порочить святых Божиих! — громко и сурово воскликнул пуританин. — Внутренний голос говорит мне, что лучше поразить тебя насмерть здесь, в присутствии короля, нежели дозволять тебе порочить возрожденных к новой жизни людей.

При этих словах придворные и сектанты вскочили со своих мест и схватились за оружие. Противники стояли молча, бросая друг на друга уничтожающие, полные ненависти взгляды.

Мирные члены совета поспешили успокоить враждующих; все снова заняли свои места. Тишина водворилась.

Лицо короля потемнело от гнева.

— Вот как, господа! — сердито произнес он. — Вы так мало питаете уважения к моей особе, что ругаетесь, словно в кабаке, и готовы даже драться. Что это такое? Разве зала совета — харчевня? Где ваше уважение к королю? Я, господа, не потерплю этого позора, откажусь лучше от своих прав на престол и вернусь в Голландию или же поеду сражаться за христианскую религию с турками. Знайте, господа, что я буду жестоко расправляться с теми, кто осмелится волновать армию религиозными распрями. Пусть каждый верит и молится по своему и не пристает со своими религиозными убеждениями к ближним. Вас, мэстер Бранвель, мэстер Джеймс и сэр Генри Ноттоль, я лишаю права участия в совете. Вы придете сюда только тогда, когда я прикажу. Теперь, господа, можете расходиться. Пусть каждый идет к своему делу. Завтра утром мы с помощью Божией двинемся на север, попытаем счастья там.

Король поклонился, показывая, что заседание кончено.

Затем он отвел лорда Грея в сторону и стал с ним беседовать. Король, видимо, был встревожен. Придворные вышли из залы толпой, звякая шпорами и саблями. Среди них было несколько англичан и много