изменилось, вот только у Любиной племянницы Вали родился мальчик, бабушка Фроловна умерла в конце сентября, и соткали новый ковер.
– Ковер покажу, покажу, – обещала Люба, видя, как Иванне не терпится посмотреть. – Ты поешь сначала и в баню, не убежит ковер-то.
Им подготовили дом бабушки Фроловны – протопили печь, повесили новые занавески.
– Тут две комнаты, поместитесь. Теперь только утром топить, я приду, помогу, если надо.
– Да не надо, Любочка, – отказалась Иванна, – я не забыла еще.
Люба ходила взад-вперед, присматривалась – может, нужно что-то еще?
– А летчицу вашу, – заявила в конце концов авторитарно, – я к себе забираю. Ванька-то в Саранске, в техникуме. Я разве не сказала? В Саранске, в электромеханическом техникуме, и комната пустая. А Славка завтра ее к самолету доставит. И бензин тоже, они с Мишаней вчера из Рузаевки целую бочку приперли.
Юся подняла бровь, вздохнула, но сопротивляться не стала. И Иванна понимала, почему. Люба была внешне мягкой, но внутренне совершенно несгибаемой женщиной. А Юся, при всех ее манцах, всегда знала меру. Да и как отказаться в данном случае, если люди проявляют гостеприимство?
Сонный Леша тер заросший черной щетиной подбородок и непрерывно зевал.
– Я уже не хочу есть, – тихо сказал он Иванне. – Хочу только спать.
– Все, все, – заторопилась Люба, – ужинать к нам идем. Давай, милый… – И вещи она как-то прихватила, приобняла одной рукой Лешу, а другой Юсю. – Пошли, хозяйка, – обернулась через плечо, – там народу полна хата.
Народу и правда было много. Иванна в первый момент растерялась, смутилась и совершенно не понимала, что ей говорить. Потом тихо сказала: «Здравствуйте», и все зашумели, заулыбались, стали располагаться ближе к столу.
– Ну, давайте, – поднялся дядя Слава, – за хозяйку пьем. За твое, доня, здоровье. И ты пей, не отказывайся.
– А как же! – кивнула Иванна и взяла из его рук рюмку с водкой.
Чистой правдой оказалось, что готовились с утра. Иванна впервые в жизни видела такую гору пирогов, пирожков, расстегаев. Ну да, ну да, полтора года назад было не до пирогов. Вообще не до застолий было. Живое село. Слава богу.
К бурной радости Юси на столе имелось холодное розовое сало.
– Юська, – толкнула ее под столом ногой Иванна, – а сало-то не кошерное.
Юся с набитым ртом что-то возмущенно промычала, потом, прожевав, сказала:
– Откуда у тебя иудаистские предрассудки, Ванька? Ты же украинка и католичка притом. Просто безобразие! – Затем, сооружая себе очередной бутерброд с салом, луком и соленым огурцом, заявила: – А я абсолютный культурный космополит.
– Некультурный, – поправила Иванна.
– Некультурный космополит, – легко согласилась Юська и выпила залпом стограммовую стопку водки.
– Молодца! – одобрил дядя Слава.
Любина племянница Валя рассказывала Леше, почему куриные яйца черного цвета – их запекают в печи.
– Да ты не бойся, – смеялась молодая женщина, – ты счисти скорлупу, внутри они обычные, печеные только.
Леша с изумленным видом чистил яйцо. Иванна поймала его взгляд, и Виноградов сделал круглые глаза.
– Если не ты, – зашептала ей Юська, – я бы его точно трахнула, и неоднократно. Вот те крест святой.
– Нет на тебе креста, – так же шепотом сказала ей Иванна. – Ты агностик и некультурный космополит. Ешь свое сало.
– Тут и грибочки ничего, – лучезарно улыбнулась ей Юся. – Дура ты. Знаю я тебя.
Иванна обвела взглядом стол.
Валя, довольная произведенным эффектом, продолжала рассказывать Леше технологию запекания яиц. Она – танцовщица. Лешка еще не знает, что здесь живут ткачи, танцовщицы и смотрящие. Это не промысел и не хобби, а как бы образ жизни. Помимо крестьянского, сельскохозяйственного труда, который их кормит (здесь МТС и мясо-молочная ферма), помимо домашнего хозяйства, эти люди ткут ковры. Но только мужчины. Молодые женщины – до тридцати лет – танцуют на коврах, а старшие, смотрящие, наблюдают и интерпретируют Танец. «На что вы смотрите?» – спросила Иванна Любу тогда, полтора года назад, когда впервые увидела Танец. Тогда было трудное время и танцевали каждое утро, стараясь не пропустить ни одного рассвета. И Люба объяснила ей, что, поскольку есть узор ковра и узор танца, смотрящие наблюдают, как происходит наложение двух узоров. «Танец никогда не повторяется, – сказала женщина, – каждый раз душа танцовщицы придумывает танец. И ничего случайного в этом нет».
От бани гости отказались, из-за стола расходились в третьем часу. Иванна с Лешкой добежали до «своего» дома. Разуваясь, немного потолкались в тесных и холодных сенях. В самом доме было тепло, темно, пахло старым деревом и сухой травой. Душицей и мятой. Здесь в каждом доме пахло душицей и мятой. Иванна похлопала рукой по стене, ища выключатель.
– Не включай, – попросил Леша. – Зачем?
– Спокойной ночи, Лешка, – сказала Иванна. – Высыпайся.
– Что такое – хозяйка? Что это значит? – Он подошел вплотную и безошибочно нашел в темноте ее запястье.
«Почему? – думала она. – Ну почему, почему? Почему не сегодня? А когда? Ой, как же он мне нравится… Да, он мне нравится. Это такое странное чувство! Оно укачивает, нарушает моторику и сильно развивает периферийное зрение. Я вижу его даже затылком…»
– Иванна… – произнес Лешка с неопределенной интонацией.
«Помни, что ты должна сказать „нет“».
– Я расскажу, – сказала Иванна. – Завтра. Просто спать ужасно хочется.
– Хорошо, – сказал он. – Спокойной ночи.
Уходя в другую комнату, Иванна затылком видела, как он смотрит ей вслед.
«Бесполезно, – думала Иванна, забираясь под остывшую за полночи перину. – Все уже случилось. Я уже потащила его с собой, и все мои страхи, все мои приоритеты, вообще все не имеет значения. Наверное, и Дед бы так сказал. Почему я думаю, что неестественные ситуации – правильные, а естественные могут что- то разрушить, помешать чему-то, что-то убить? Искусственный мир, рассудочный. В нем такая привычная эстетика. Дура, сказала Юська. Оказывается…»
И ей приснился Берег. Ей часто снился Берег, всегда – солнечный и теплый. Как будто там никогда не было зимы, ветров, штормов. В своих снах она заворачивалась в Берег, как в одеяло, и смотрела на море. Наблюдала, как оно меняет цвет от бело-голубого до зеленого, и испытывала такое счастье, какого никогда не испытывала в реальности. Но в этот раз на Берегу были люди. Она ходила среди них и искала Лешку. Искала спокойно, без тревоги и напряжения, зная, что все равно найдет. Она чувствовала босыми ногами прохладу утреннего галечного пляжа и, легко переступив через какую-то черту, проснулась с улыбкой. Тогда увидела, что тяжелая стеганая перина наполовину сползла на пол, поэтому у нее и мерзнут ноги.
А он уже не спит, смотрит сквозь дрожащие опущенные ресницы на легкую ситцевую занавеску. На скрип половиц медленно поворачивает голову, видит Иванну в пестром сползающем одеяле, в шерстяных гетрах, лохматую, еще сонную и с весьма неопределенным выражением лица.
– Доброе утро, – говорит она после длинной паузы.
Леша отодвигается к стене и приподнимает рукой свое одеяло – так, как птица поднимает крыло.
– Иди греться, – шепотом говорит он. – Скорее.
Иванна прячется к нему под крыло прямо в одеяле, его темные блестящие глаза приближаются так, что она перестает различать их форму и видит только цвет, а чувствует только его губы. И вдруг ей кажется, что на самом деле она не проснулась, а просто нашла его на Берегу, и это так нормально и объяснимо, что он целует ее, – ведь они только что нашли друг друга.
