чем не отказывал и дал возможность заниматься исключительно важным и нужным для человечества делом. Фора могла быть длиной в час или в лучшем случае в ночь.
В десяти метрах от дома, в темном углу между гаражом и пунктом приема стеклотары в голову Витки наконец-то пришла собственно мысль. Мысль была оформлена в виде вопроса: что же такое бегство от опасности – географическая удаленность или, к примеру, социальная? Что правильнее – уехать, к примеру, на остров Сахалин или переместиться… в другой образ жизни? Можно ведь исчезнуть, стать невидимой, никуда не уезжая. Вот, скажем, владелец того вишневого «Порше» – ведь он же в упор не видит продавщицу в сигаретном ларьке, уборщицу в платном туалете, не говоря уж о синюшных маргиналах возле мусорных баков. Никто никогда не смотрит им в лицо. А значит, лица у них как бы и нет. Поэтому лучше не светиться в замкнутых пространствах, в поездах и самолетах, а тихо переместиться в параллельный мир. В один из параллельных миров в бездонном городе. Тут можно космодром спрятать, не то что человека.
Конечно, главная идея была в том, чтобы не выпускать из виду маму и Даньку. И – попытаться понять, что происходит и что можно сделать. Только и всего.
Я думал, мы не долетим. Сумасшедшая Юська громко пела, тихо материлась и комментировала перспективу нашего предприятия в суровых эсхатологических терминах. Еще она время от времени отхлебывала из плоской фляги.
– «Мартель», Леха, – пояснила она, поймав мой взгляд, – не говно какое-нибудь. Будешь? Не будешь… А чего не будешь? Живот болит?
Через двадцать минут я сломался. Коньяк был хороший.
– А на безопасности полета, – осторожно спросил я, – не сказывается?
– Сказывается только в лучшую сторону, милый, – обнадежила меня Юся. – Это ж «Мартель»!
И чем все закончится, интересно?
Эх, если бы не ты, Санька, не болтался бы я сейчас между небом и землей вместе с двумя безумными барышнями, а сидел в своей замечательной холостяцкой квартирке, и моя Маруська уже подобралась бы вплотную к убийцам олигарха Астахова. Я чуть не написал о тебе книгу, чуть не достроил яхту и чуть не умер на ней от тоски. Тебя нет, зато есть Иванна, которую почему-то очень интересуют обстоятельства твоей гибели. Она симпатичная, Санька. У нее каштановые волосы, неожиданно нежная улыбка, и она, когда думает, как правило, закрывает глаза. «У нас есть две почти взаимоисключающие задачи, – сказала она мне. – Нам нужно исчезнуть и в то же время начать расследование. И неизвестно, что получится у нас лучше». Я предложил свое финансовое участие, и Иванна грустно улыбнулась. «Денег много, – вздохнула она, – просто некуда девать». Впервые слышал, чтобы о деньгах говорили так печально. «Да и не нужны деньги-то, – добавила она. – Не в них пока дело. Нужно понимание. А его у нас нет».
– Вау! – заорала вдруг Юська. – Огни, твою мать! Ну, молимся, пацаны, чтобы я не промахнулась…
Полную темноту внизу прошивали два строго параллельных огненных штрих-пунктира.
– Она сядет, – тихо сказала мне Иванна, коснувшись губами моего уха, – не волнуйся.
И она села. Мягко и бесшумно, я даже сразу не понял, что мы уже на земле. Пока Юська с Иванной обнимались и целовались и Иванна говорила ей «ты моя умница», я смотрел, как в свете огня, высоко горящего в железной бочке в опасной близости от правого крыла, идут к самолету люди, одетые тепло и по-деревенски тускло. С тихим чмоканьем открылась дверь, и Юська опустила трап. В салон ворвался холодный воздух, снег. Иванна вышла первой и молча обняла женщину в черном тулупчике и в пестром шерстяном платке. Стоящий рядом мужчина сказал ей:
– Здравствуй, хозяйка. Ждем не дождемся. Бабы с утра пироги пекут, как на свадьбу.
– Это Леша, – начала Иванна представлять прибывших и встречающих. – А это дядя Слава и Люба.
Дядя Слава вытащил руку из меховой варежки и протянул мне. Рука была горячая и твердая, как дерево. Потом я пожал еще несколько рук и понял, что тут человек десять-двенадцать.
– А это, – сказала Иванна, – смелая летчица Юля Гольдштейн.
Маленькая Юська грациозно спрыгнула на землю.
– Боже, как я хочу водки с салом! – сообщила она.
– На здоровье, – снисходительно кивнул дядя Слава. И добавил, кивнув куда-то вбок: – Только нам еще ехать и ехать.
– Черт его знает, что делать… – пробормотала Юся. – На сигнализацию, что ли, ставить до завтра? Может ли кто-нибудь в этом лесу угнать самолет? Теоретически…
– Теоретически, – усмехнулась Иванна, – в этом лесу водится всякая необразованная языческая нечисть.
– Почему теоретически? – обиделся высокий парень в мохнатой шапке. – Реально водится.
– Да ты не горюй, – повернулся к Юсе дядя Слава. – Мы охрану-то оставим на ночь. Вон Мишка с Ленчиком останутся, и Волк с ними.
И тут только я заметил небольшую серую собаку, которая жалась боком к горящей бочке – грелась.
– Это ее Волком зовут? – скептически покривился я.
– Так волк и есть, – впервые подала голос Люба. Голос у нее оказался низкий и густой. – Мишаня приручал. Волчонком взял, растил.
– Пошли, хозяйка, – позвал дядя Слава. – Надо ехать, а то околеете. Смотрю, куртенки на вас худые.
– Чего худые? – возмутилась Юся. – Это микрофайбер!
– На подводах поедем? – улыбнулась Иванна.
– И-и, на подводах… – сказал кто-то из темноты. – На подводах до утра не доберемся. Там «Нива», «Запорожец» и грузовик с тентом.
– Так, «Запорожец» Мишане с Ленчиком останется, детей в «Ниву», остальные в кузов, – напомнила Люба.
Дядя Слава сел за руль, Люба рядом, а мы – «дети» – втроем максимально уплотнились сзади.
Спустя пять минут Юся начала ерзать и возиться. В конце концов заявила:
– Нет, тесно, я так не могу. Леха, я к тебе на колени сяду.
И, не дожидаясь моей реакции, залезла ко мне на колени. А еще через минуту засунула руку – мне под куртку.
– Холодно, – пояснила она и переместила руку ниже.
Я растерялся и машинально покосился на Иванну. Та сидела с закрытыми глазами, что, впрочем, не означало, что спит. В это время Юська, преодолев свитер и футболку, добралась до моего голого живота.
– Леша, а Юська ко всем своим достоинствам еще и нимфоманка, – вдруг сообщила Иванна, не поворачивая головы. – Причем очень изобретательная.
Юськина рассеянная рука замерла в районе моей левой груди.
– К тому же, – продолжала Иванна с закрытыми глазами, – не различает общественных мест и интимных.
– Вот этого не надо, я вас прошу! – обиделась Юська. – Интимные места я различаю изумительно. У меня, если говорить, Ванька, твоим языком, очень развита различительность такого рода.
Руку она, впрочем, тут же убрала.
Люба покосилась с переднего сиденья.
– Чего, томитесь? – добродушно спросила она. – Не томитесь, скоро приедем. Будет вам и водка с салом, и баня с пирогами. Хозяйка, чай с душицей и мятой все так же любишь?
– Люблю, да что толку, – вздохнула Иванна. – У меня дома такой чай все равно не получается. Вроде бы все делаю, как ты, и из твоих травок, а не выходит.
– Не выходит каменный цветок, – моментально отреагировала Юська и всю оставшуюся дорогу дулась, как мышь на крупу.
Лично меня больше всего интересовало, почему аборигены называют Иванну хозяйкой. Ждут, пекут пироги, как на свадьбу, и называют хозяйкой. Кто она им, этим мордовским крестьянам? Пока мы летели, Иванна рассказала, что они – эрзя. Здесь есть мокша, шокша, эрзя – три народности одного маленького поволжского народа. Угро-финны.
Иванна полтора года не была здесь. И за полтора года почти ничего не
