Это у тебя там стрессы всякие – курсовые, контрольные, прочая хуйня. А чтоб стресса не было, надо водочки, и не сцы, что учеба там, хуе-мое. Меня из политеха три раза выгоняли – декан заступался. Все за пьянку. А где пьянка – там и драка, само собой. А учился на отлично, и институт с красным дипломом закончил.
Голова тяжелеет, немеет нижняя губа. В окне – кольцевая дорога, за ней – кладбище.
Саша рассказывает:
– …Ну и короче, когда все началось – перестройки эти, заработки новые… Меня дружок подбивал в Польшу ездить, торговать. Я не сообразил тогда… Ну, не сообразил я… Не сообразил, – понимаете, мужики?… Поднялись люди… Машины там, квартиры… А я думал… На базаре стоять, рэкетиры… А что, лучше с утра до вечера за двадцать баксов в месяц? Это что, лучше?…Ну, так же тоже не будешь жить… Жена, ребенок. Начал кой-какую коммерцию – надо крутиться, так ведь? Но меня, это… кинули, короче. Раз и другой, и все время под выпивку… Мы ж русские, все-таки, не какие-нибудь немцы… Святое дело – по чуть-чуть за сделку. И мои триста уплыли – и все. Концов нет. А такая сделка выгодная была – оба раза…
Я спрашиваю:
– А что жена?
– Жена – пиздец. Это, в общем, ее деньги были. Она зарабатывает, в универе преподает… Взятки, сам понимаешь… Ну и репетиторство. А я тут раз – и…
– Дурак ты, Саня, – говорит Самохин. – Не понимаешь в этом ни хера, а лезешь. Я в газете читал – только один процент людей имеет способности к руководству. Понял? Один процент. А то лезут, лезут… – Самохин достает из пачки «Camel» сигарету, прикуривает зажигалкой. – Я вот Витьку взял на работу – дружок мой, учились вместе, работал потом на моторном. Завод остановился, зарплату не платят. Ну, я его к себе, замом. Зарплата – шестьдесят пять баксов, чистыми, каждый месяц, все вовремя, в валюте. А у него там рукавицы попиздили, спецодежду. Я – к нему, а Витька: не знаю, не знаю… Не, он мне за все ответит, до копейки отдаст. Ладно, давайте еще шахнем.
Самохин наливает, выпиваем.
– Хорошо… – Саша закрывает глаза. Его голова мотается взад-вперед.
Самохин говорит:
– Таким мочу надо пить. Правильно его кидали. Не пей, если не умеешь. Правильно?
– Правильно.
– Значит – студент, в инязе? Работаешь где-нибудь?
– Не-а.
– Хочешь, возьму к тебе? У меня своя фирма, транспортная. Возим грузы – Чехословакия, Польша, Москва. Язык какой?
– Английский.
– Ну и нормально. Нам как раз такой человек будет нужен – партнеры иностранные, всякое такое. Дадим нормальную зарплату, будешь как человек. А польский знаешь?
– Нет.
– Ничего, выучишь. У нас там контракты – лекарственные травы. Там не только зарплату, там еще и проценты можно, а это уже сотни баксов… У нас был переводчик, но сам стал заниматься коммерцией. Короче, мы его уволили. Ладно, поговорим еще про это – я тут еще неделю как минимум буду… Слушай, будь человеком – вынеси бутылку, а то моя вечером придет – развоняется…
Я сую бутылку под пижаму, выхожу из палаты.
Мой врач, Татьяна Олеговна, листает карточку. Ей лет двадцать восемь – тридцать. Очки в дорогой оправе, золотые сережки, много колец на пальцах.
– Ну и на что жалуемся?
– Я уже говорил – безразличие какое-то ко всему, ничего не хочется делать. Наверно, депрессия.
– Не надо употреблять таких слов. И вообще, это наша работа: поставить диагноз. Зачем тогда мы вообще были бы нужны, если б каждый сам знал, что у него за болезнь и как лечиться?
– Ну…
Татьяна достает из ящика стола молоток.
– Следи за молотком.
Она двигает его влево, вправо.
– Так, с реакциями у тебя все в порядке. Скорее всего, права твой врач из поликлиники – небольшое нервное истощение. Такое часто бывает у студентов. Назначу тебе кой-какие лекарства, процедуры…
Коллективный гипноз – в большой комнате в конце коридора. Я и еще несколько человек расстилаем на потертом ковре одеяла, ложимся. Недалеко от меня – девушка в черных лосинах. На запястьях – браслеты с заклепками, из-под них торчат бинты. В каждом ухе – несколько сережек, виски выстрижены. Я про себя называю ее «Панкушка».
В углу Татьяна разговаривает с зав. отделением, Верой Петровной – маленькой черноволосой тетей.
– Я ей говорю: что мне, со своей зарплаты это все покупать? С пятнадцати долларов? – рассказывает Вера Петровна. – А она: понимаю, понимаю, да, конечно, но у больницы тоже нет денег.
– Безобразие, безобразие. – Татьяна кивает головой. – Ну что – все готовы? Тогда начнем.
Она гасит свет и жмет на кнопку бобинного магнитофона. Включается медленная инструментальная музыка.
– Сейчас мы закрываем глаза и максимально расслабляемся, потом начинаем глубоко дышать, – говорит Вера Петровна. – Мы сосредоточены только на музыке, больше ни о чем не думаем. К нам приходят мысли, но мы их не анализируем…
Приоткрываю глаза. Надо мной стоит Вера Петровна. У нее запах духов, как был у Ирки Кругленко в восьмом классе. Она говорит:
– Полное внутреннее спокойствие и расслабление.
Иду по коридору. На диванчике сидит Панкушка. Она кричит мне:
– Привет! Сигареты есть?
– Не-а, я не курю.
– А в твоей палате кто-нибудь курит?
– Самохин.
– Возьмешь мне сигарету?
– Хорошо.
Захожу в палату. Саша спит. Самохина нет, на его тумбочке – пачка «Camel». Я открываю ее, вынимаю сигарету, кладу в карман пижамы.
Панкушка ждет в коридоре.
– Взял?
– Да.
– Сходишь со мной покурить? А то одной скучно.
– Куда?
– В женский туалет. Не бойся, там кабинки закрываются.
– Пошли лучше в мужской.
– Ладно.
В туалете накурено, у умывальников – никого. Панкушка достает зажигалку, прикуривает. Я спрашиваю:
– Как тебя зовут?
– Ева.
– Это настоящее имя?
– Нет, конечно. На самом деле – Алёна. А Ева – это так, в тусовке. А тебя как?
– Вова.
Из крана капает вода. Ева сбрасывает пепел в пожелтевшую раковину.
– Вообще, здесь скучно – просто жопа. Хорошо, хоть плейер принесли. Слушала, пока батарейки не
