– Мы павинны зрабить усё магчымае, каб…
Оля жмет кнопку, переключает канал. Старый черно-белый фильм. Девушка в косынке строит кому-то глазки. Оля выключает звук, садится к столу.
– А почему ты не пришла на Октябрьскую?
– Я же сказала – настроение было не то. Ты не против, если я выключу свет?
– Нет, не против.
Оля встает, подходит к выключателю, щелкает. Светятся окна дома напротив и уличный фонарь.
Оля поворачивается к окну. Я подхожу и встаю рядом.
Идет снег. Между домами, на побелевшем газоне – черные мокрые следы. Я наклоняюсь к Оле, тянусь губами к Олиным губам. Она отстраняется.
– Не надо.
Я сажусь на диван. Оля поворачивается ко мне. Я говорю:
– Извини… Просто как-то все непонятно… Хочется знать, как оно будет – у нас…
– Видимо, никак. Но ты не обижайся, дело не в тебе, а во мне…
– Тогда я пошел?
– Посиди еще. Можем чаю попить…
– Нет, я пойду.
Сижу на полу в комнате. За стеной храпит тетя Нина. Я беру бутылку, отпиваю пива. На полу валяются четыре пустых. Поднимаю с пола погнутую железную крышку, царапаю запястье. Сочится кровь. Я швыряю пробку в угол, допиваю пиво одним глотком. Встаю, спотыкаюсь, хватаюсь за стену. Сажусь, прислоняюсь к стене. Она холодная.
Семнадцатое декабря, мой день рождения. Без пяти семь вечера.
Сижу в пустой аудитории на пятом этаже, смотрю в окно на светящийся город. После второй пары я сбегал в булочную, купил два торта. В группе не знали что у меня день рожденья, поэтому подарка не подарили. Подарят, наверно, позже.
Когда мне было одиннадцать, на день рожденья пришли тетя Лена с дядей Жорой и мамин брат дядя Ваня с Ниной и ее сыном. Он тогда только начал жить с Ниной, а через полгода от нее ушел.
Сына звали Игорь, он был в настоящих вытертых джинсах «Tommyhill». Я тоже хотел такие, просил у родителей, но вместо них папа привез мне из Москвы джинсовый костюм – невытирающийся, с львиными мордами на пуговицах.
За столом нам с Игорем налили по чуть-чуть шампанского в хрустальные рюмки – из таких пили все. Шампанское мне не понравилось, было слишком горьким. Мне подарили «Мототрек» за восемнадцать рублей – самую дорогую игру в отделе игрушек ГУМа после железной дороги «Piko Modelbahn».
Мы с Игорем поели плова с курицей, драников и салата «оливье» и пошли в другую комнату играть с «Мототреком». Мы устраивали гонки: зеленый мотоциклист – Игорь, красный – я, два других – желтый и синий – соперники. Потом играть надоело, мы просто сидели на кровати и слушали через дверь разговор взрослых.
Дядя Жора рассказывал:
– Мне говорил один наш слесарь, Костя Зотиков, что ездил в Ригу, и его куда-то повели – он отдал двадцать пять рублей и сидел, пил пиво с какой-то девкой. Она полностью голая была.
– За двадцать пять рублей она не разденется, – перебила Нина.
– Ну, я за что купил, за то и продаю…
Саша сказал:
– А я раз видел, как в аптеке продавались гондоны.
– Что это?
– Это когда ебутся, надевают на хуй. Ты знаешь, как ебутся?
– Да, знаю.
– Только никому не говори, что знаешь. До восьмого класса это знать не разрешается.
– А что, если узнают, что я знаю?
– Во-первых, поставят «неуд» по поведению за год. Во-вторых, родителей уволят с работы.
– Ничего себе…
– А ты думал. А знаешь, что такое «красная» фотопленка?
– Нет.
– Эта такая пленка – на нее снимаешь, и все на ней получаются голые.
– У тебя такая есть?
– Была одна в том году – выменял у пацана на набор марок, «космос». Отснял всю.
– И кого ты снимал?
– Так, шел по городу – и прохожих. И там в одном месте что-то не сработало, и вместо хуя получилась пизда, а вместо пизды – хуй.
– А где она сейчас?
– Кто она?
– Пленка.
– Я ее пацану продал за три рубля. Чтоб дома мамаша не нашла.
– А что бы тебе сделали, если б в школе узнали?
– Ничего. Учителя не знают, что такая пленка бывает.
Захожу в столовую. Мужик с красно-синим мохеровым шарфом на шее ест суп. На столе лежит высокая меховая шапка. Больше в столовой – никого.
Барменша в белой блузке, с выбеленными волосами читает книгу «Три товарища». Ей лет сорок, вокруг глаз и на лбу – морщины.
Я говорю:
– Сто граммов вина. «Монастырская изба».
– Сто восемьдесят рублей.
Кладу купюры на прилавок. Барменша берет откупоренную бутылку без пробки, на глаз льет в большой граненый стакан, забирает деньги. У нее на правой руке – широкое золотое кольцо.
Я сажусь за стол, засыпанный крошками, отпиваю. Мужик поднимается, надевает шапку, идет к выходу. На столе остаются грязная тарелка и стакан.
Допиваю вино одним глотком, встаю, подхожу к прилавку. Книга лежит на стуле, переломанная, обложкой вверх. Я стучу костяшками по прилавку.
Барменша выходит из боковой двери.
– Ну, чего хочешь?
– Еще сто вина.
– Стакан давай. Я тебе что, каждый раз буду новый стакан брать?
Сижу, откинувшись на спинку стула, двигаю пустой стакан по столу. Барменша читает.
Я встаю подхожу к ней, ставлю стакан.
– Сто водки.
– Сразу надо было с этого начинать, а то вина, вина… Вино только женщины пьют, ясно? Хотя я больше люблю ликеры, честно тебе сказать. С Польши привозят – веселых таких цветов, знаешь? Правда, на следующий день потом голова болит… – Она улыбается, наливает мне водку.
Я плачу, тут же выпиваю, ставлю стакан и иду к выходу.
На улице совсем не холодно, лужи. По Долгобродской едет черный «БМВ», в нем – два чувака и две девушки.
Гастроном. Я беру бутылку «жигулевского», открываю привязанной открывалкой. Делаю глоток, выхожу на улицу. Дверь захлопывается с резким ударом.
Все небо – в облаках. Небо – черное, а облака белые. Я стою перед входом в магазин, задрав голову. Отпиваю пива, разглядываю рисунки под надписями «хлеб», «бакалея», «мясо».
Бутылка пива выскальзывает, разбивается. В ней было больше половины.
У меня встает, я захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж. Пахнет вареным мясом. За дверью слышен женский голос:
