так — правильным человеком с ясным умом и великолепными манерами. Манеры (если под ними понимать умение вести себя в обществе) действительно были безупречны. Но о «чистейшем наслаждении» и «обворожительности приемов» можно поспорить.
Человек — всегда человек. Государственный деятель тоже. Монарх — от рождения государственный человек, который должен уметь подчинять свою жизнь интересам страны, даже в ущерб себе и своему расписанию. Николай II государственной работы не любил, хотя и старался делать ее как прилежный ученик домашнее задание, освобождая больше времени для отдыха и развлечений. Современники подметили это еще давно. «Если дела личные привлекают высочайшее внимание, — писал знавший государя с юных лет А. А. Половцов, — то дела правительственные скользят быстро». Подметил он и другую особенность Николая II —
Николай II не терпел противоречий и не любил спорить. По словам С. Ю. Витте, царь предпочитал тех государственных людей, которые его развлекали (как морской министр адмирал А. А. Бирилёв, забавлявший его и Александру Федоровну шуточками и анекдотами). Не понимавший этого сановник имел мало шансов заслужить высочайшее доверие. Но тот, кто правильно усваивал «правила игры», умел все представлять «в розовом цвете», мог рассчитывать на внимательное отношение царя к своим докладам. Среди «усвоивших» был и военный министр В. А. Сухомлинов. Уже в разгар Великой войны, в 1915 году, Николай II вынужден был отправить генерала в отставку, назначив на его место А. А. Поливанова. Человек иного склада, Поливанов всегда говорил то, что думал. К тому же он имел хорошие отношения с депутатами Государственной думы.
«Доклады министра происходили два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, — вспоминал «народный избранник» Б. А. Энгельгардт. — В один из понедельников Поливанов делал обычный доклад, никаких возражений со стороны царя не вызвавший. На прощанье, подавая руку, Николай II сказал: „итак, до четверга…“ Вернувшись домой, Поливанов нашел на столе письмо царя с объявлением о своем увольнении, написанное до того, как царь говорил о предстоящей встрече». Увольняя министров, царь обычно использовал традиционную фразу: «Согласно прошению», хотя часто бывало так, что они этих прошений в действительности не подавали. Неужели все это — достойные примеры обворожительности, вошедшей в пословицу?
Существовало и еще одно обстоятельство, о котором следует сказать, разбирая официальную биографию последнего самодержца, — рисуя картину самодержавного правителя, ее составитель А. Г. Елчанинов ни словом не обмолвился о том, насколько зависим от своих чиновников был царь. Граф И. И. Толстой, в правительстве С. Ю. Витте занимавший пост министра народного просвещения, был уверен в том, «что, выслушивая доклады каждого министра в отдельности, находясь все время под впечатлением калейдоскопа меняющихся периодически лиц и мнений, Государь не получает возможности руководить внутреннею политикою государства, но, напротив, теряет ее, несмотря на все честное желание удержать „бразды правления“ в своих руках». По мнению Толстого, право всеподданнейшего доклада, которым пользовались министры, являлось краеугольным камнем самодержавия чиновничества, заменившего самодержавную власть монарха.
Калейдоскоп ежедневных встреч, постоянное желание показать свою самодержавную волю, проявляемое обыкновенно по мелочам (о чем уже была возможность поговорить), при болезненном самомнении и подозрительности, часто воспринимавшимися как двоедушие, приводили к тому, что власть монарха ограничивалась правом заменять министров по усмотрению — и не более. В свою очередь, министры могли манипулировать «Державным Хозяином Земли Русской», прикрываясь его собственной «волей» и правами (особенно учитывая, по словам И. И. Толстого, что «серьезные и принципиальные дела составляли всегда незначительную часть всего преподносимого Его Величеству министрами»).
Понимал ли абсурдность положения сам Николай II? Понимал. И даже выразил однажды намерение собирать под своим председательством Совет министров, на котором могли бы делаться очередные доклады. Благое пожелание, увы, не было осуществлено. Рутина продолжала затягивать: императору не оставалось ничего, как заявлять: «Я работаю за троих. Пусть каждый умеет работать хотя бы за двоих», продолжая заполнять свое время «личным трудом», посещением учреждений и войск. Император старался честно играть свою роль, не внося в ее исполнение никаких принципиальных изменений. Как здесь не согласиться с утверждением о том, что чувство реальности было у него отражением собственного образа и ощущением своего политического предназначения… Этот образ и зафиксировала официальная биография последнего самодержца.
Биография, впрочем, содержала информацию не только о государственной деятельности монарха, во всем показывающего пример своим подданным. Читатели могли узнать и о некоторых пристрастиях Николая II, о том, как он проводит досуг, что предпочитает. Могли узнать и некоторые факты из жизни его семьи. Так, сообщалось, что царь занимается изучением прошлого своего Отечества, наполняя «немногие досуги» историческими беседами и чтениями в кругу семьи, особое внимание уделяет правлению Тишайшего Алексея Михайловича. Внимательный современник из этого без труда мог сделать вывод о том, почему единственного сына самодержца назвали Алексеем, и даже догадаться об отношении Николая II к основателю Российской империи — Петру Великому. Неслучайно подчеркивалось и тяготение государя «ко всему русскому». Он хорошо знал классическую русскую литературу, любимым писателем его был Н. В. Гоголь. Иногда в кругу семьи и близких (в число которых неизменно входила ближайшая подруга Александры Федоровны — А. А. Вырубова) царь читал вслух. «Это всегда было очень интересно, — вспоминала Анна Александровна, — читал он превосходно».
В книге Елчанинова сообщалось также и о спортивных увлечениях царя — ходьбе, верховой езде и езде на самокате, игре в теннис, в кегли, о любви к плаванию и гребле. Действительно, Николай II был одним из самых «спортивных» русских монархов. Современники писали, что за царем нелегко поспевали даже молодые флигель-адъютанты, сопровождавшие его на длинных пеших прогулках. В теннисе он достиг определенного мастерства, умело сопротивляясь графу Сумарокову-Эльстону, чемпиону России по этому виду спорта. Во время одного из поединков, писал Б. А. Энгельгардт, «чемпион с такой силой всадил свой мяч в коленную чашку царя, что тот хромал после этой игры в течение двух дней». Царь любил море и при первой же возможности купался — и в Крыму, и в финских шхерах.
Много путешествуя, Николай II пристрастился к фотосъемкам, стал (как и вся его семья) страстным фотолюбителем. И у него, и у его детей были фотоаппараты, и из каждой поездки привозились целые собрания снимков. Благодаря этой страсти последнего венценосца сохранилось огромное количество фотографий, связанных с приватной жизнью его семьи. Однако самым любимым развлечением самодержца была охота на оленей, кабанов, зайцев, фазанов и другую дичь. В Беловежской Пуще ходили на зубров. К охоте царь пристрастился еще будучи наследником. Первый «мастер-класс» дал ему дядя — великий князь Владимир Александрович. В декабре 1891 года будущий царь убил первого своего лося.
И в дальнейшем он не отказывал себе в удовольствии «бить зверя». Современники не всегда одобряли эту царскую страсть. В 1901 году генерал Е. В. Богданович даже просил любимого камердинера Николая II — Н. А. Радцига — дать своему хозяину, слишком часто ездящему на охоту, соответствующие наставления. «Сегодня тоже поехал в 10 часов утра, а вернется к вечеру, — отмечала супруга генерала. — Поэтому очередные доклады министерств отложены, а между ними и доклад министра внутренних дел. Время теперь тяжелое — надо делом заниматься». А. В. Богданович не могла понять, что для самодержца охота была не просто развлечением, это было бегство от себя, от государственных дел и принятия ответственных решений, короче говоря — от необходимости нести непосильную ношу самодержавного монарха. Отвлечение давало силы: «…как всегда чувствовал себя после охоты бодрым», — записал Николай II весной 1906 года..
Будучи блестящим стрелком, царь из самолюбия стрелял только наверняка, скрупулезно записывая в дневник, сколько и какой живности он убил. Так, в 1895 году на охоте и «просто так» он убил 125 зверей и птиц, в 1896-м — 260, в 1904-м — 551, в 1905-м — 199, в 1906-м — 1157, в 1914-м — 246 и т. д. Во время Великой войны царь не охотился. Как видим, год на год не приходится. Но показательно, что более всего животных он убил в тяжелейшем для страны 1906 году. Не ограничиваясь выслеживанием и отстрелом диких лесных животных и «дичи», Николай II любил стрелять по воронам, также фиксируя в дневнике, сколько птиц убил (в опубликованном дневнике царя, согласно моим подсчетам, есть информация о 29
