анализом сложных отношений последнего царя с министрами и сановниками. В частности, Е. Е. Алферьев заявлял, что только преждевременная смерть П. А. Столыпина («от руки террориста-еврея») помешала ему завершить земельную реформу, хотя исследователям давно было известно, что именно смерть не позволила царю отправить премьера в отставку. Получалось, что, решая вопросы внутренней и внешней политики, царь неизменно и безусловно был прав. Создавался образ не только праведного, но и мудрого правителя, достойно и умело на протяжении более чем двадцати лет управлявшего страной. В книге Е. Е. Алферьева упомянут и сибирский странник Г. Е. Распутин, «обладавший чудесным даром врачевания», «единственный человек, облегчавший страдания Наследника и умевший прекращать Его припадки гемофилии». Специально о его праведности не говорилось, но начало церковной «реабилитации» «старца» было положено.
Но главное, как мне кажется, заключалось в другом. Е. Е. Алферьев популяризировал мнение епископа Сеаттлийского (РЗПЦ) Нектария (Концевича), незадолго до канонизации Николая II заявлявшего, что убийство «Удерживающего» было ритуальным, а не политическим, и «подобно тому, как Христос был распят за грехи всего мира на Голгофе, всеми оставленный, так и Государь принесен в жертву за грехи всей России, также всеми оставленный». Владыка подчеркивал, что грех цареубийства тяготеет над всем русским народом и канонизация нужна для того, «чтобы иметь маленькую надежду на снятие греха с совести России». Государь, подчеркивал епископ Нектарий, принял смерть за Православную веру, Церковь и Отчизну.
Акценты были расставлены и задачи определены. Николай II воспринимался как глава всех новомучеников, как символ разрушенного и уничтоженного иноверными врагами православного мира. Его смерть уподоблялась крестной смерти Христа, а его убийство ставилось в вину прошлым, нынешним и грядущим поколениям, — вплоть до соборного покаяния. И хотя иерархи РЗПЦ не называли царя «Искупителем», их частные заявления и признания не могли не сыграть злой шутки с историей восприятия святости православными верующими, разумеется — в перспективе. Чем больше разлагалась коммунистическая идеология с ее обязательными атрибутами: декларируемым неприятием монархического строя и государственным атеизмом, тем больше граждан СССР, чьи предки некогда называли себя православными, обращали внимание на прошлое своей страны, в силу своего разумения пытаясь понять, что же «потеряла», а что «приобрела» страна после 1917 года. Горбачевская перестройка сделала этот процесс необратимым. На фоне антисталинских публикаций, довольно быстро сменившихся резкой критикой Ленина, его «гвардии» и большевизма в целом, восприятие царской России менялось буквально на глазах. Разговоры о «Николае Кровавом» и прежняя риторика советских пропагандистов всерьез восприниматься уже не могли. За период с апреля 1989-го по 17 марта 1998 года было опубликовано 1635 книг, статей, заметок и публикаций, где так или иначе затрагивались и освещались вопросы, связанные с последним русским самодержцем. Требовалось все переосмыслить и переоценить.
Одним из последствий такой переоценки можно считать возросший интерес к предреволюционной истории страны и к Николаю II, эту историю олицетворявшему. Неслучайно тогда и прозвучали голоса тех, кто разделял рассмотренные выше позиции епископа Нектария и Е. Е. Алферьева. Вопрос о святости, жизни и смерти царя становился для новых «советских» монархистов определяющим их мировоззрение. В конце 1980-х годов отечественные монархисты впервые заговорили и о «святом старце» Григории Распутине, праведнике, оболганном врагами последнего самодержца. Вопрос этот на Царском вечере 16 июля 1989 года, устроенном обществом «Радонеж», затронул московский журналист А. А. Щедрин. С тех пор Щедрин, взявший псевдоним Николай Козлов, стал одним из самых активных и неуемных проповедников святоети Николая II, якобы «ритуально» убитого врагами России, равно как и «оклеветанного» царского «Друга», также «ритуально» умерщвленного накануне революции 1917 года.
Православные маргиналы непременно связывали (и связывают поныне) «святость» Распутина и праведность царской семьи. Одним из первых по времени проявлений такого отношения к сибирскому страннику можно считать его «прославление» так называемыми истинными христианами Катакомбной Русской православной церкви. На своем «Освященном соборе епископов» 11 (24) февраля 1991 года они приняли несколько постановлений о причислении к лику святых. Среди новых святых значился и «мученик Григорий, наставник Царской Семьи Романовых». «Истинные христиане» заявляли, что он встал на пути разрушения царской власти и был убит в результате заговора масонской ложи, прославив Русскую церковь в апокалиптическое последнее время.
Логика «канонизаторов» проста и понятна: рядом с царской семьей не мог находиться «хлыст и развратник», ибо и Николай II, и Александра Федоровна почитали «отца Григория» как своего «Друга» вплоть до собственной кончины. Этой логики придерживался и упоминавшийся выше Щедрин (Н. Козлов), в начале 1990-х годов много потрудившийся на ниве популяризации самых экстравагантных идей о царе, Распутине и их убийстве. На протяжении ряда лет Козлов распространял «Опричный листок», в котором и нашли отражение его церковно-политические взгляды. Разумеется, Козлов — воинствующий юдофоб, для которого смерть царя и гибель монархии есть результат «жидовских козней». Все его убогое богословие и зиждется на этом основании. «До той поры будут блуждать русские люди во мраке жидовского наваждения в поисках Святой Руси, — поучал читателей Н. Козлов, — пока не воздадут должное почитание памяти русского Царя, умученного от жидов со всей Его Семьей, и царского Друга и человека Божия Григория, посланного Богом для спасения России от греха богоотступничества и клятвопреступления, хотя бы для этого пришлось поднять все те же клеветы и поношения, которые понесли ради Христа и России Царственные Мученики и их Друг. И тогда болезнь, которую наваждают жиды на Россию, „обратится на главу их“».
Итак, канонизация царя и его «Друга», по Козлову, — необходимое условие для духовного возрождения страны. Как говорили древние —
Н. Козлов, конечно, не является и никогда не являлся выразителем мнения церковной общественности современной России, но его взгляды в «разбавленном», так сказать, виде в 1990-е годы имели широкое распространение в православной и околоправославной среде. Случайностью назвать это невозможно: знание и понимание запутанного прошлого требует больших усилий воли и дисциплины ума, чем принятие «на веру» утверждений о «врагах», сознательно разрушающих все доброе и честное. 1990-е годы показали, что советскому человеку, выросшему в плену коммунистических мифов, было легче поменять «знаки» (с «минуса» на «плюс» или наоборот), чем признаться в принципиальной абсурдности дихотомического отношения к истории. Поэтому, думается, христианское восприятие прошлого часто оказывалось окрашено в политические цвета самых экзотических оттенков. Богословская некомпетентность большинства «новых православных» приводила (а зачастую и приводит) их к оценке последнего самодержца не только как «воплощения русской государственности» и символа национальной идентичности, но и как религиозного лидера Российской империи.
Неслучайно призывы к канонизации царя, наряду с другими жертвами большевизма, в 1990-е годы возбуждали страсти как «слева», так и «справа». Писавший об этом западный славист Доминик Ливен замечал, что важным пунктом здесь являлся факт еврейского происхождения основных участников подготовки убийства царской семьи — Юровского, Голощекина и Свердлова. «Обвинение в том, что именно евреи уничтожили носителя и символ русской национальности и государственности — мощное оружие в арсенале антисемитов», — подчеркивал Д. Ливен[132]. Антисемитов не смущает, что Юровский был крещен, а большинство непосредственных убийц Романовых были русскими. К чему обращать внимание на это? Ведь «ритуал» многое объясняет и заставляет смотреть на екатеринбургское злодеяние как на религиозное преступление. Впрочем, и здесь не все оказывается гладко. Сторонники «еврейского следа», вопреки логике и здравому смыслу, вслед за епископом Нектарием пытаются утверждать, что грех цареубийства — наследственный для русского народа (вплоть до соборного покаяния в совершенном преступлении).
