воспринимающей женщину как «сосуд греховный»), трансляцией общепринятых штампов – еще предстоит уточнить.

Так или иначе, первые сведения о неблагополучии в доме Курбских относятся к августу 1577 года. 9 августа в имение Миляновичи приехали возный Луцкого повета Григорий Вербский и возный Владимирского повета Оранский Тихонович. Они должны были проверить донос Андрея Монтолта, будто бы князь Курбский избил свою жену, посадил ее в заточение, и неизвестно, выжила ли она после этих надругательств.

Незваных гостей в имение не пустили. К Курбскому разрешили пройти только Вербскому. Он застал князя в постели, больным. Мария смирно сидела рядом. Она подтвердила факт своей свободы и добровольного нахождения в доме князя, но была немногословна. Князь приказал ей ответить представителю властей, и она только и сказала: «Что мне и говорить, милостивый князь, когда и сам возный видит, что и я сижу». Курбский обвинил в попытках «извести» Марию ее сыновей, которые ждут не дождутся наследства. Супруга эти слова не подтвердила, но и не опровергла. После чего возные уехали, сделав вывод, что жалоба Андрея Монтолта не подтвердилась[199].

Однако, видимо, согласие между супругами было лишь внешним, демонстрируемым для некстати нагрянувших представителей власти. Можно предположить, что между Андреем Монтолтом и Марией существовали какие-то договоренности, направленные против Курбского. 25 августа Курбский подал в Луцкий уряд жалобу об обнаружении похищения важных документов на имения. По словам князя, бумаги выкрала Мария и передала своим сыновьям. Ее сын якобы с ватагой вооруженных разбойников разъезжал вокруг владений Курбского в надежде встретить его в чистом поле и убить.

Кроме того, князь при домашнем обыске нашел в сундуке Гольшанской «мешочек с песком, волосьем и другими чарами», полученный от колдуньи. То, что он стал объектом ворожбы, особенно огорчило и ужаснуло Курбского. Напрасно Мария оправдывалась, что она хотела колдовством добиться любви охладевшего и обозленного князя, спасти их брак...

12 сентября 1577 года Андрей Монтолт напал на Скулинскую землю, разгромил сторожку и сжег 660 досок, припасенных для изготовления бочек. Кроме того, пан Монтолт украл 60 топоров, десять пил и два кухонных котла[200]. Курбский не замедлил пожаловаться властям о разбое: подобные инциденты были ему только на руку. По приказу князя были предъявлены свидетельства злодейства: обгоревшие концы бочечных досок, синяки на шеях сторожей.

28 декабря 1578 года конфликт между супругами Курбскими стал необратимым: князь привлек власти для допроса жены. Унижение, которое пережила княгиня, когда ее допрашивал возный Владимирского повета Хацко Туличевский, исключало дальнейшую возможность примирения (да и какая жена простит мужа, если для выяснения внутрисемейного вопроса он вызовет полицейских?). Мария утверждала, что она ничего не крала. Она как жена имеет право распоряжаться семейными бумагами, и, озаботившись проблемой их сохранности, она отдала их на хранение пану Федору Достоевскому с тем наказом, чтобы он ни в коем случае не отдавал их Курбскому, а только самой княгине – лично в руки[201].

Тем временем разгорался имущественный спор Курбского с родственниками Марии – О. К. Мыльским и Г. Ю. Гольшанской. Его должен был прояснить Пинский суд в январе 1578 года. Но начало работы суда всячески затягивалось самим Курбским под разными предлогами. Князь даже был оштрафован за неуважительную неявку. 18 февраля стороны заключили соглашение о необходимости мирного урегулирования всех спорных вопросов на третейском суде 9 мая 1578 года. Поскольку, таким образом, важные имущественные решения принимались без участия Марии Гольшанской, сразу после развода 2 августа 1578 года она заявила о незаконности всех переговоров Курбского с Мыльским и другими ее родственниками.

Но это случится позже, в августе. А весной 1578 года проблема Марии, видимо, заключалась в том, что у нее на руках были не все нужные бумаги. 4 мая 1578 года она подослала в Ковельское имение свою служанку Раину и ее брата Матвея. Мария приказала им найти и принести документы на Ковель и Дубровицу. Все деньги, которые воры при этом могли найти, им дозволялось забрать себе в качестве награды. Княгиня сама провела налетчиков внутрь замка. Она притворилась, что уезжает молиться в монастырь, а сама тайком вернулась и открыла калитку. Матвей до ночи пролежал в пустых санях, стоявших подле заветной кладовой, а как стемнело, отправился вместе с сестрой на дело.

Кража оказалась неудачной. Воры сумели вынести решетку, буквально вбили окно вместе с рамой внутрь кладовой, сломав при этом крепежные железные полосы. Однако, попав внутрь, жадный и глупый Матвей кинулся набивать карманы золотыми и серебряными вещами из сундуков, позабыв про какие-то там бумаги. Он украл местами вызолоченный серебряный кубок, 24 серебряные позолоченные запонки, «лысину» (налобное украшение) из лошадиной сбруи, перстень и немного денег. Вор сумел бежать, но его сестру Раину арестовали.

27 июня 1578 года Раину судили судом господина, которым выступил Курбский, и приговорили к выдаче головой Кириллу Зубцовскому, управлявшему Ковелем. Поскольку воровка была «повинна смерти», помиловать ее мог только пострадавший – которым назначили Зубцовского. Курбскому, видимо, очень понравилось исполнять роль судьи над подданными в своем имении, хотя, строго говоря, Раина была служанкой Марии, а не его рабыней. Зубцовский же не стал проявлять кровожадности: поскольку Раина не могла возместить ущерб от кражи в 90 польских злотых, то она должна была год служить Зубцовскому, а потом отпускалась на все четыре стороны.

На суде Раина отрицала свои первоначальные показания, якобы данные «по горячим следам», сразу после ареста. Она заявила, что ничего не крала и вещи, которые она якобы вернула после кражи, она никогда раньше не видела[202]. 2 августа 1578 года Мария Гольшанская подала официальную жалобу, что Курбский силой отнял и удерживает у себя ее служанку Раину, а также велел своему слуге Тоньке изнасиловать ее в заточении. Несчастная не выдержала надругательств и оговорила себя, боясь их продолжения. Но суд уже состоялся, в расчет было взято только ее первое признание. Главным аргументом для судей оказалось то, что «сам пан Курбский сказал...»[203].

Таким образом, на Марию через осуждение Раины было возведено обвинение в краже, неизвестно каким способом добытое. Оно оказалось усугубленным и более серьезной инвективой в чернокнижии: Курбский теперь обнародовал уже упоминавшиеся сведения, что еще в прошлом году нашел среди вещей княгини мешочек «с песком, и с волосьем, и с иными чарами».

Последняя фраза выдает, что одной из причин конфликта было реальное или выдуманное экзальтированной княгиней охлаждение к ней Курбского – раз ради восстановления его любви она, княгиня, обратилась к бабке-колдунье из простонародья. Впрочем, обнародование факта ворожбы только год спустя после его обнаружения может говорить и о том, что Курбский решил дискредитировать супругу вымышленным обвинением в связях с чародеями.

У нас нет «независимых» свидетельств развратного поведения Марии или ее причастности к колдовству, но если рассматривать как доказательство прецедент, то семейство Гольшанских – Монтолтов грешило и распутством, и ворожбой. В июне 1580 года в Луцком земском суде рассматривалось дело о похождениях Анны Монтолтовны, дочери Яна Монтолта, падчерицы Марии Гольшанской и внучки Марии Курбской- Гольшанской. Здесь мы видим тот же набор преступлений: ворожба на супруга, причем вплоть до попыток отравить его с помощью яда черной ящерицы, которым сдобрили специально приготовленного жареного леща, распутство с прислугой, побеги с молодыми мальчиками и т. д. [204]

Курбский, выражаясь современным языком, тщательно собирал компромат на жену. Например, он документально зафиксировал факт, что она специально спаивала его слугу Симона Марковича Вешнякова, подбивая убежать от хозяина. Бывший боярин не поленился подать об этом специальное заявление во Владимирский уряд. В свою очередь, родственники Марии стремились зафиксировать в разных властных структурах заявления, что Курбский Марии «бои, мордерство и окрутенство безо всякое причины ей чинил, не для чего иного, чтобы получить назад его бумаги о правах на имения» [205].

В июне 1578 года Мария все еще находилась под домашним арестом в Ковеле и призывала своего сына выкрасть ее, хотя бы и силой. Однако у сыновей хорошо получалось только гонять по полю безоружных крестьян и жечь брошенные ими доски. Штурм Ковеля оказался им не по зубам. Все ограничилось громким