Твое письмо, чадо, немногословно и хорошо, ибо достаточно только отметить, что ты здоров. А так как ты часто пишешь мне и, кроме того, я получаю письма от многих лиц, поэтому и мое письмо коротко. Знай, что я здоров и молюсь о тебе.
Что восхваляешь меня, непохвального, чадо? Почему просишь о скорейшем избавлении от печали? Второе понятно, однако, должно терпеливо ждать, когда призрит Господь и исцелит болезнь людей Своих. Как страждущий не может исцелиться раньше, чем находящееся у него внутри вещество не будет поглощено горячкой, так же точно и Церкви Божией невозможно получить мир, пока болезнь от наших грехов не будет по достоинству заглажена бичующей нас ересью. Ведь она — бич Божий, немного вразумляющий любящих Его, а потом, в нужное время, исцеляющий.
Это издавна и с самого начала применяется к нам. Но если такое вразумление посылается послушным, то какое же осуждение грозит непослушным и гонителям! Конечно, несоизмеримое по своей тяжести. Поэтому, брат, будем стоять и терпеливо ожидать Господа, чтобы прославиться с Ним.
Я рад, что ты не одинок. Но что сказать относительно Леонтия и двух братьев? Тебе известна, как ты сказал, порочность и того, и других: один впал в полное нечестие и руководит иудействующими, а те двое ищут, как бы вместе с собою погубить и тебя. Но ты, чадо возлюбленное, оставайся сыном света. Не уподобляйся тем нечестивцам, которые отступили от Бога и продали себя сатане. Христос твой покровитель. Он да сохранит тебя. Побольше молись обо мне.
С тех пор, как узнал об увлечении жалкого Григория через нечестивую подписку, я стал опасаться, чадо, за тебя. А когда получил твое письмо с извещением о твоем разлучении с ним, то я возопил о нем, погибшем, и о том, как притворно они оба казались богочестивыми, — ведь и Василий, конечно, одного с ним образа мыслей. Но за твое спасение возблагодарил Бога моего, что не поглотил тебя змий, но, как из морского кита, ты вышел из тлетворной ереси.
Оставайся, чадо мое любезное, как ты есть в своем спасении, и привлекай себя и других братьев, увлеченных по неведению или, скорее, по непослушанию, от меня, недостойного, а правильнее сказать — от Бога. Ведь, кто неразумно отделился от своего пастыря, разве не отлучился от истины? А истина есть Бог, сохраняющий и утверждающий, и если Он попустит, чтобы тебя схватили христоборцы, то да даст силу и крепость перенести за Него всякие страдания, даже до смерти.
В своем письме ты хвалишь меня разными способами, но я не чувствую, чтобы имел что–нибудь хорошее. А тебе я молитвенно желаю закончить начатое дело Божие — мучение за исповедание Христа.
Поэтому, чадо мое любезное, сноси темничное заключение, очищая внутреннего человека, отгоняя губительные помышления. Таким образом, ты будешь всегда готов к смерти за Христа. Блажен не только тот, кто начал хорошо, но кто и завершил достойно дело Христово. Я также оплакиваю брата Лукиана, ибо по моим грехам он сражен, а загладить поражение трудно. Всегда молись о нем и обо мне, грешном.
Когда ты, пришедши ко мне в Анатоликон, сказал, что хотел бы укрыться от гонения, — я отклонил тебя от этого. Когда же ты отстал от братьев, я подумал, что ты сделал это главным образом из любви к тишине, и не счел это за большую ошибку с твоей стороны. Поэтому я мысленно представлял, что ты живешь в горах около Прусы и работаешь Богу, и радовался. А теперь я услышал, что ничего подобного нет, а что, якобы ради удобства, чтобы не увлечься в ересь, ты отрастил себе волосы, оделся в белые одежды, живешь один и, как старший или попечитель, служишь игуменье, покупаешь животных, отправляешь и принимаешь грузы, входишь и выходишь. Я поразился, лишился сил и стал как мертвец. Горе мне, жалкому!
Брат, что ты сделал! Как ты вообще осмелился сделать это? Бывший раньше, во время прелюбодейного дела, исповедником, теперь, в иконоборческое время, ты стал христопродавцем, божественное обратив в торговлю. Прежде щепетильный даже относительно взгляда, теперь ты состоишь работником у женщины, чтобы не сказать хуже. Совершенно бежавший от своих, ты теперь обратился вспять, стал плотью и кровью, не живя с братьями; оставивший родину, ты стал по сути преступником.
Божественный Василий в одном месте говорит: «Ты и сенатора погубил, и монахом его не сделал». И это потому, что тот жил не вполне по правилам, удержав часть своих денег. А ты, извини, не погубил монаха, а отрекся. Как именовать тебя? Монахом? Но ты отрастил волосы. Впрочем, ты говоришь, что внутри носишь черную одежду и в сердце не отрекся от нее. Так теперь говорят все те, кто примкнул к ереси. Лучше бы тебе, человек, присоединиться к еретикам и затем раскаяться, чем, отвергнув святой образ, остаться нераскаянным. Ибо, отвергнув его, ты попрал Сына Божия,
О, что ты сделал, и это несмотря на то, что был наперсником! Ты низвел меня до глубин ада, напоил меня чашей смертной. Тобою овладел дьявол, как хотел. Но пробудись, доброе мое чадо Евпрепиан. Ты обманут сатаной, думая обмануть его. Когда ты раньше лишь несколько дней, в силу обстоятельств, ради послушания к отцу и служения носил белое и ходил с открытой головой и ночью через крышу проник ко мне в темницу, — тогда можно было на время вернуться домой, сбросить покрывало и мантию с головы и потом продолжать божественное дело. Но то, что ты теперь делаешь, есть отвержение образа. Пожалей себя, брат, и меня, недостойного твоего отца. Как только получишь письмо, остриги волосы, сбрось белые одежды, присоединись к кому–нибудь из братьев, живи, как живут и прочие твои братья, и тотчас мне напиши, чтобы я тебе опять ответил. Я знаю, что ты сделал все, считая это хорошим. Но разбери и увидишь, что это дело лукавого.
Во время искушения испытываются истинные друзья, становясь прибежищем, наподобие причалов для захваченных бурею. Ты, поистине благороднейшая из женщин, искони и с самого начала и причал, и прибежище для многих душ, лишенных крова и пищи. Среди монахов нет почти никого, кто бы не величал твоего имени и не говорил о твоем гостеприимстве, если не по своему собственному опыту, то услышав от испытавших, как и я сам. Я слышал о тебе, не только будучи еще там, но и отделенный большим расстоянием. Кто же сообщил мне о тебе? Те, кого ты приняла и кому послужила во время этой нечестивой ереси.
Молюсь Богу моему, чтобы ты пережила ее, управляемая осмысленным разумом благочестия, с которым ты свыклась и с которым с самого начала сжилась. Оно да представит тебя Богу в день небесного Его откровения, чтобы ты с милостью получила вечную жизнь. Этого я, грешный, от лица братии Игнатия молитвенно желаю тебе, честнейшая госпожа.
От наших братьев, которых твое боголюбие благоволило угостить и укрыть от преследующих зверей, до нас дошел слух о добром имени, правых делах и добродетельной жизни твоей.
Благодарение Богу, спасающему многих, которые в житейской скромности сохраняют божественное достоинство. И Христос, в Свое пришествие по плоти, отвергши славу мирскую, избрал слабых и уничиженных, чтобы посрамить богатых и гордых. Ручательством за такую твою жизнь служит принятие братьев. Укрывая их, думай, что укрываешь Христа, ибо их бегство бывает ради Него. Сохраняй и в себе добродетель во славу спасения, в котором да будешь соблюдена, еще более возрастая в добре, боголепно охраняемая. Приноси Господу старческую добродетель, как блаженная Анна или кто–либо другая из прославленных, послуживших Богу в маститой старости.
Я рад, чадо, получив твое участливое письмо. Я не только наслаждаюсь им, потому что слышу в нем твой голос, но и веселюсь, видя твое духовное преуспеяние. Итак, прибегай к письмам, ибо этим приносишь пользу и в одном, и в другом отношении: и мне, и себе. Чем больше черпать из колодца, тем больше расширяются его струи. Тоже происходит и с языком, излагающим письма. В себе же я не вижу ничего хорошего, хотя бы ты расточал по моему адресу и большие похвалы. Чем больше ты меня хвалишь, тем больше стесняешь, ибо я чувствую свои слабости. Если же какое–нибудь из наших слов вам кажется
