– Тогда надо удалить их,- посоветовал Адам.

Несколькими ударами своего кистеня Володька переломал все передние зубы хефтлинга, но, несмотря на это, круглый камень не помещался во рту несчастного. Тогда палачи свалили его на землю и каблуками вдавили камень в рот. Но издевательство садистов на этом не кончилось. Когда задыхающийся человек перестал двигаться, Володька попытался извлечь камень из его рта.

– Отдай яичко, ты уже сыт,- просил он, дергая за но совой платок, в который был завернут камень. – Отдай, говорят тебе. Оно еще понадобится другим.

Камень не поддавался. Тогда Адам своим самодельным ножом разрезал щеки несчастного, и только после этого окровавленный камень выпал из его рта.

Эта жуткая сцена доставила большое удовольствие зрителям на трибуне. Обрадованный этим, комендант концлагеря Цирайс подозвал к себе блокфюрера, чтобы разрешить ему увеличить рацион Иханова, Володьки и Адама еще на четверть пайка…

Кровавые сцены, следовавшие одна за другой, казалось, должны были насытить любопытство почетных зрителей. Тем более приближалось время обеда. Но офицеры и генералы СС все еще не собирались покинуть свои места на трибуне, а ждали чего-то исключительного. Такое событие; вошедшее в историю двадцатого блока под названием «кровавая баня», действительно произошли в этот памятный день. Среди узников, поступивших в этот ад две недели назад, оказалась значительная группа грузин. Все они были офицеры Советской Армии, приговоренные к смерти за подпольную антифашистскую деятельность в лагерях военнопленных. Эти гордые сыны Кавказа держались довольно независимо, на все притеснения давали организованный отпор. Поэтому их побаивались не только штубендисты, но и сами эсэсовцы. Даже Горилла по возможности старался избегать столкновения с ними. Но в этот день, вероятно, ему захотелось блеснуть перед начальством своим бесстрашием. Выбрав момент, когда группа грузин промаршировала гусиным шагом мимо трибуны, он придрался к одному из них.

– Эй ты, азиатский осел, почему недостаточно поднимаешь свои копыта? – крикнул он, угрожающе размахивая дубиной.

Грузин выпрямился во весь рост и, сжимая кулаки, двинулся навстречу Горилле.

– Что ты сказал? А ну-ка, повтори еще раз! -крикнул он.

Остальные грузины тоже перестали двигаться гусиным шагом, выпрямили свои отекшие ноги и начали окружать блокового. Остановилась вся сотня. Лицо блокового побледнело, глаза испуганно забегали. Он понял, что разъяренные люди могут его разорвать на части. Чтобы спасти шкуру, надо было уйти подальше от опасности. Он так и сделал. Такая уступчивость не понравилась зрителям на трибуне, они заерзали, захмыкали. Штандартенфюрер Цирайс понял, что надо немедленно восстановить авторитет лагерной администрации. Он поднял голову и, глядя на эсэсовцев, стоявших у пулемета, махнул рукой. В ту же секунду пулеметчики сразу с двух сторожевых вышек открыли огонь. Очередь за очередью косили ряды заключенных. Поднялась паника. Штубендисты и простые хефтлинги в ужасе побежали на противоположную сторону барака, а на площадке перед трибуной остались лежать убитые и тяжелораненые. Довольный этой дикой расправой над безоружными людьми, Цирайс распорядился отнести их на штабель трупов, что и было сделано без промедления. Потом в течение нескольких часов со стороны этой страшной кучи то и дело раздавались стоны умирающих…

Наконец из общей лагерной кухни доставили обед. Как всегда, меню не отличалось разнообразием. Заключенным полагалось выдать по сто граммов эрзац-хлеба и по одному черпаку жидкой баланды, приготовленной из гнилой, неочищенной брюквы. По обыкновению, безымянный повар «забыл» заправить суп не только жирами и специями, но и солью. Казалось, вся эта пища была рассчитана не на поддержание жизненных сил человека, а только на то, чтобы вызвать у него расстройство желудка. Причем, если качество пищи не подверглось особым изменениям, то порядок приема подвергся «рационализации»: если раньше баланду разливали в старые, заржавленные консервные банки, которые хефтлинги всегда носили с собой, то на этот раз весь суп вылили в несколько корыт, и заключенные должны были хлебать его наподобие свиней, стоя на четвереньках.

– Разве у вас не хватает столовой посуды? – поинтересовался группенфюрер у коменданта концлагеря.

– Дело не в этом,- отрицательно покачал головой комендант. – Наши противники считают себя людьми с высокоразвитым интеллектом. Наша задача – разубедить их в этом. Уподобляясь при приеме пищи обыкновенной скотине, постепенно они и на самом деле превратятся в скотов.

– Вот оно что! – изумленно воскликнул группенфюрер. – А мне и невдомек. Сколько интересного мы увидели здесь! По приезде в Берлин обязательно доложу рейхсфюреру. Ваш полезный опыт необходимо распространить на все концентрационные лагеря. Ждите новых делегаций. Мы постараемся пропустить через вашу «академию» как можно больше «слушателей», связанных в своей повседневной работе с искоренением враждебной нам идеологии из сознания людей. Щедро делитесь с ними своим опытом обращения с врагами рейха. От имени нашей делегации выражаю вам искреннюю благодарность и желаю дальнейших успехов. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – ответил Цирайс, подобострастно вскинув правую руку.

Сотня, в которой находился. Турханов, в ожидании обеда стояла как раз перед трибуной. Это дало ему возможность услышать заключительную беседу группенфюрера с комендантом лагеря. «Выходит, в системе немецких лагерей уничтожения наш изолирблок представляет собой не что иное, как своеобразную академию, где фашисты разрабатывают все новые и новые методы обращения со своими идеологическими противниками, а мы, узники, служим материалом для проверки действенности этих изуверских методов. Кроме того, сюда приезжают палачи из других мест заключения, чтобы обмениваться опытом. Следовательно, двадцатый блок можно назвать и курсами повышения квалификации палачей. оказывается, вот почему не посылают нас на работу»,- догадался Турханов.

Ежедневно из изолирблока вывозили не меньше десяти трупов, а на этот раз норма была перевыполнена больше чем в десять раз. Эсэсовцы, довольные таким успехом, после обеда покинули двадцатый блок, но заключенных все равно продолжали держать под открытым небом. В подобных случаях узники начинали игру в «печки», придуманную кем-то из них еще в холодные осенние дни. Кто-нибудь из заключенных неожиданно поднимал руки с криком: «Ко мне!». По этой команде другие заключенные стремглав бросались бежать к нему, окружали его со всех сторон и, тесно прижимаясь друг к другу, сбивались в плотную толпу, называемую печкой. Причем каждый старался попасть вовнутрь «печки», чтобы согреться теплом окружающих его тел. Оставшиеся с края прижимались к товарищам, стоя спиной. Так стояли они некоторое время, обогревая друг друга остатком тепла своих истощенных тел. Потом кто-нибудь из крайних отбегал в сторону и командовал: «Ко мне!» Прежняя печка мгновенно рассыпалась и «строилась» новая. Люди, не успевшие попасть вовнутрь прежней печки, теперь наслаждались теплом.

«Печки» эти одновременно возникали в разных местах. Причем если сначала штубендисты играли вместе с другими заключенными, то потом они отделились от них и начали строить свои «печки». Избавившись таким образом от соглядатаев, заключенные в своих «печках» начали обмениваться различными мнениями, знакомились друг с другом, создавали группы единомышленников.

– С вами хочет познакомиться один товарищ,- шепнул Стефан, стоявший рядом с Турхановым.

– Ты его знаешь? – спросил полковник. – Что это за человек?

– Хорошо знаю,- уверил Стефан. – Он и еще один человек по фамилии Емельянов всегда заступаются за меня. Если бы не они, меня давно сожгли бы в крематории.

– Хорошо, тогда познакомь нас,- согласился Владимир Александрович.

Когда образовалась новая «печка», они очутились рядом с человеком богатырского роста. Хотя, как и боль шинство узников, он был страшно худ, но своим внушительным видом резко отличался от товарищей.