– О, погоди немного, и я тебе расскажу.

Я бросился к нему на стрелку. Он работал по вечерам в универмаге «Мэйз»; чокнутый Рэй Роулинс позвонил ему туда из бара и заставил уборщиц бегать его искатъ, рассказав им, что кто-то помер. Карло немедленно решил, что помер я. А Роулинс сказал ему по телефону:

– Сал в Денвере. – И дал мой адрес и номер.

– А где Дин?

– Дин тоже тут. Давай, расскажу. – Оказалось, Дин обхаживает сразу двух девчонок: одна – это Мэрилу, его первая жена, которая сидит и ждет его в гостинице; вторая – Камилла, новая девушка, которая тоже сидит и ждет его в гостинице. – Дин носится между ними обеими, а в перерывах забегает ко мне заканчивать наши с ним собственные дела.

– И что это за дела?

– Мы с Дином открыли вместе грандиознейший сезон. Мы пытаемся общаться абсолютно честно и абсолютно полно – и говорить друг другу все, что думаем, до самого конца. Пришлось сесть на бензедрин. Мы усаживаемся на кровати друг напротив друга, скрестив ноги. Я, наконец, научил Дина, что он может делать все, чего ему хочется: стать мэром Денвера, жениться на миллионерше или стать величайшим поэтом со времен Рембо. Но он по-прежнему бегает смотреть эти свои карликовые автогонки. Я хожу с ним. Там он возбуждается, прыгает и орет. Сал, знаешь, он действительно торчит на таких вещах. – Маркс хмыкнул в душе и задумался.

– Ну, и каков теперь распорядок? – спросил я. В жизни Дина всегда есть распорядок.

– Распорядок таков. Я вот уже полчаса как пришел с работы. В это время Дин в гостинице развлекает Мэрилу и дает мне время на то, чтобы умыться и переодеться. Ровно в час он делает ноги от Мэрилу к Камилле – конечно, ни одна не знает, что происходит, – и разок ее трахает, давая мне время, чтобы ровно в час тридцать приехать. Потом уходит со мной – сначала ему приходилось отпрашиваться у Камиллы, и она уже начала меня ненавидеть, – и мы приходим сюда и разговариваем до шести утра. Вообще, мы обычно тратим на это больше, но сейчас все становится ужасно сложно, и у него не хватает времени. Затем в шесть он возвращается к Мэрилу – а завтра вообще весь день будет бегать за бумажками для их развода. Мэрилу не возражает, но настаивает на том, чтобы он ее трахал, пока суд да дело. Она говорит, что его любит… Камилла тоже.

Потом он рассказал мне, как Дин встретился с Камиллой. Рой Джонсон, бильярдный мальчик, обнаружил ее где-то в баре и отвел в гостиницу; гордость в нем возобладала над здравым смыслом, и он созвал всю банду на нее полюбоваться. Все сидели и разговаривали с Камиллой. Дин ничего не делал, а просто смотрел в окно. Потом, когда все свалили, он лишь взглянул на Камиллу, показал себе на запястье и разогнул четыре пальца (в смысле, что вернется в четыре) – и вышел. В три перед носом Роя Джонсона дверь заперли. В четыре перед Дином открыли. Я хотел прямо сейчас идти взглянуть на этого безумца. К тому же, он обещал уладить мои дела: он знал всех девчонок в городе.

Мы с Карло пошли по ухабистым улицам ночного Денвера. Воздух был мягок, звезды прекрасны, а каждый мощеный переулок так зазывал в себя, что мне казалось, будто я во сне. Подошли к тем меблированные комнатам, где Дин колбасился к Камиллой. То был старый дом из красного кирпича, окруженный деревянными гаражами и сухими деревьями, торчащими из-за оградок. Мы поднялись по лестнице, застланной ковром. Карло постучал и сразу отскочил назад: он не хотел, чтобы Камилла его увидела. Я остался перед дверью. Дин открыл – совершенно голый. На постели я увидел брюнетку, одно сливочное бедро прикрыто черными кружевами; она подняла на меня взгляд с легким недоумением.

– Са-а-ал? – протянул Дин. – Н-ну, это… э-э… кхм… да, конечно, ты приехал… ну, старик, сукин сын, ты, наконец, вышел на дорогу, значит… Ну, это, значит… мы тут… да, да, сейчас… мы это должны, мы просто обязаны!.. Слушай, Камилла… – Он крутнулся к ней. – Здесь Сал, мой старый кореш из Нью-Йор-р-ка, это его первая ночь в Денвере, и мне абсолютно необходимо показать ему тут все и найти ему девушку.

– Но когда ты вернешься?

– Так, сейчас… (взгляд на часы) …ровно час четырнадцать. Я вернусь ровно в три четырнадцать подремать часок вместе с тобою, погрезить, моя милая, а потом, как ты знаешь, я тебе говорил, и мы же договорились, мне надо будет сходить к одноногому юристу по части тех бумажек – посреди ночи, как это ни странно, но я же все под-роб-ней-ше тебе объяснил… (Это была маскировка его рандеву с Карло, который по-прежнему где-то прятался.) Поэтому сейчас же, вот сию же минуту я должен одеться, надеть штаны, вернуться к жизни, то есть ко внешней жизни, к улицам и что там еще бывает, мы же договорились, уже час пятнадцать, а время уходит, уходит…

– Ну ладно, Дин, но уж, пожалуйста, возвращайся к трем.

– Ну я же сказал, дорогая, и запомни – не к трем, а к трем четырнадцати. Мы ведь с тобой погрузились прямиком в глубочайшие и чудеснейшие глубины наших душ, правда, моя милая? – И он подошел и несколько раз ее поцеловал. На стене был нарисован голый Дин с огромной мошонкой и всем остальным – работа Камиллы. Я был поражен. Просто сумасшествие.

Мы рванули на улицу, в ночь; Карло нагнал нас в переулке. И мы проследовали по самой узкой, самой странной, самой извилистой городской улочке, какую я когда-либо видел, где-то в самой глубине денверского Мексиканского Города. Мы разговаривали громкими голосами в спящей тиши.

– Сал, – сказал Дин. – У меня тут девчонка ждет тебя вот в эту самую минуту – если она не на работе. (Взгляд на часы.) Официантка, Рита Беттенкур, клевая цыпочка, ее чуток клинит по парочке сексуальных трудностей, которые я пытался выправить, я думаю, у тебя тоже это получится, я же тебя знаю как облупленного, старик. Мы поэтому туда сейчас же пойдем – надо пива туда принести, нет, у них самих есть, вот черт!.. – Он стукнул себя кулаком в ладонь. – Мне же еще сегодня надо влезть в ее сестренку Мэри.

– Что? – сказал Карло. – Я думал, мы поговорим.

– Да, да, после.

– О, эта денверская хандра! – завопил Карло в небеса.

– Ну разве он не прекраснейший, не милейший ли чув-вак на целом свете? – спросил Дин, тыча мне кулаком под ребра. – Да погляди же. Ты только погляди на него! – Тут Карло начал свой обезьяний танец на улицах жизни; я уже столько раз видел, как он это делает в Нью-Йорке.

Я только и смог вымолвить: