даже не знал, где тот живет.

– А Карло Маркс в городе?

– Да. – Но с этим он тоже больше не разговаривал. Это было началом ухода Чада Кинга от всей нашей толпы. Потом, в тот же день, мне пришлось вздремнуть у него дома. Мне сказали, что Тим Грэй приготовил для меня квартиру где-то на Колфакс-авеню, и что Роланд Мэйджор уже там поселился и ждет меня. Я ощущал в воздухе какой-то заговор, и этот заговор разграничивал в нашей компании две группы: Чад Кинг, Тим Грэй, Роланд Мэйджор вместе с Роулинсами, в общем, сговорились игнорировать Дина Мориарти и Карло Маркса. Я влип как раз в середину этой интересной войнушки.

Война эта была не без социальных обертонов. Дин был сыном алкаша, одного из самых запойных бродяг на Латимер-стрит, и на самом деле воспитывался этой улицей и ее окрестностями. Когда ему было шесть лет, он умолял в суде, чтобы его папу отпустили. Он клянчил деньги в переулках вокруг Латимер и таскал их отцу, который ждал его, сидя со старым приятелем среди битых бутылок. Потом, когда подрос, он начал ошиваться по бильярдной «Гленарм»; установил рекорд Денвера по угону автомобилей, и его отправили в исправительную колонию. С одиннадцати до семнадцати лет он провел в колонии. Его специальностью было угнать машину, днем поохотиться на девочек-старшеклассниц, увезти их покататься в горы, сделать их там и вернуться спать в любую городскою гостиницу, где в номерах есть ванны. Его отец, когда-то уважаемый и трудолюбивый жестянщик, спился вином, что еще хуже чем спиться виски, и опустился настолько, что зимой стал ездить на товарняках в Техас, а летом возвращался в Денвер. У Дина были братья по матери – та умерла, когда он был совсем маленьким, – но он им не нравился, единственными корешами его были парни из бильярдной. В тот сезон в Денвере Дин, обладавший громаднейшей энергией – такой американский святой нового вида, – и Карло были монстрами подземелья, вместе с бандой из бильярдной, и самым прекрасным символом этого служило то, что Карло жил в подвале на Грант-стрит, и мы все провели там не одну ночку до самой зари – Карло, Дин, я, Том Снарк, Эд Данкель и Рой Джонсон. Об этих остальных позже.

В свой первый день в Денвере я спал в комнате Чада Кинга, пока его мать хлопотала по хозяйстру внизу, а сам Чад работал в библиотеке. Стоял жаркий высокогорный июльский день. Я бы так и не смог заснуть, если бы не изобретение отца Чада Кинга. Ему, прекрасному доброму человеку, было за семьдесят, старый и дряхлый, ссохшийся и изможденный, он рассказывал истории с медленным-медленным смаком –  хорошие истории о своем детстве на равнинах Северной Дакоты в восьмидесятых годах, когда забавы ради он катался на пони без седла и гонялся за койотами с дубиной. Потом стал учителем в деревне на «оклахомской рукоятке» и, наконец, дельцом на все руки в Денвере. Его контора по-прежнему находилась ниже по улице, над гаражом – там все так же стояло шведское бюро и валялись пыльные кипы бумаг, следы былых финансовых лихорадок. Он изобрел особый кондиционер воздуха. Вставил в оконную раму обычный вентилятор и каким-то образом пропустил холодную воду по змеевику перед урчащими лопастями. Результат оказался идеальным – в радиусе четырех футов от вентилятора, – а затем вода в жаркий день, очевидно, превращалась в пар, и нижняя часть дома раскалялась как обычно. Но я спал на кровати Чада под самым вентилятором, на меня пялился большой бюст Гёте, и я очень уютно заснул – только чтобы проснуться спустя двадцать минут, замерзнув до смерти. Я натянул на себя одеяло, но все равно было холодно. Наконец, я так замерз, что спать больше не мог, и спустился вниз. Старик спросил, как работает его изобретение. Я ответил, что оно работает дьявольски здорово, и не кривил душой – в определенных пределах. Мне понравился этот человек. Он просто гнулся от воспоминаний.

– Я как-то сделал пятновыводитель, и его с тех пор скопировали многие большие фирмы на Востоке. Я уже несколько лет пытаюсь что-то за него получить. Если б вот только хватило денег на порядочного юриста… – Но было уже слишком поздно нанимать порядочного юриста, и он удрученно сидел у себя в доме. Вечером у нас был чудесный обед, приготовленный матерью Чада, – бифштекс из оленины, которую дядя Чада добыл в горах. Но где же Дин?

Следующие десять дней были, как выразился бы У.К.Филдс,[3] «чреваты возвышенной бедою» – и безумны. Я вписался к Роланду Мэйджору в шикарную квартирку, принадлежавшую предкам Тима Грэя. У каждого из нас была своя спальня, еще имелась кухонька с едой в леднике и громадная гостиная, где Мэйджор сидел в шелковом халате и сочинял свой новейший рассказ в духе Хемингуэя – краснолицый толстенький холерик, ненавидевший все на свете; но он же мог зажигать очаровательнейшую и милейшую улыбку в мире, когда реальная жизнь по ночам преподносила ему какой- нибудь добряк. Он такой сидел за столом, а я прыгал вокруг по толстому мягкому ковру в одних щтанах. Он только что закончил рассказ про парня, впервые в жизни приехавшего в Денвер. Его зовут Фил. Его спутник – таинственный и спокойный чувак по имени Сэм. Фил идет врубаться в Денвер, и его сильно достает какая-то богема. Потом возвращается в гостиничный номер и похоронным тоном говорит:

– Сэм, они и здесь есть.

А тот просто печально глядит в окно.

– Да, – отвечает он. – Я знаю.

И весь прикол в том, что Сэму не обязатально ходить и смотреть самому. Богема есть повсюду в Америке, повсюду высасывает ее кровь. Мы с Мэйджором – большие кореша; он считает, что я очень далек от богемы. Мэйджору, как и Хемингуэю, нравятся хорошие вина. Он вспоминал свою недавнюю поездку во Францию:

– Ах, Сал, если бы ты только мог сидеть со мною рядом высоко в стране басков, с холодной бутылочкой «Пуанон Диз-нёв», ты бы тогда понял, что кроме товарных вагонов есть кое-что еще.

– Да знаю я. Я просто люблю товарные вагоны и люблю читать на них названия, типа «Миссури Пасифик», «Большая Северная», «Рок-Айлендская Линия». Ей-Богу, Мэйджор, если б я мог рассказать тебе обо всем, что со мною было, пока я сюда добирался.

Роулинсы жили в нескольких кварталах отсюда. У них была превосходнейшая семейка – молодящаяся мама, совладелица гостиницы-развалюхи в городских трущобах, пятеро сыновей и две дочери. Самым диким сынком был Рэй Роулинс, кореш Тима Грэя с детства. Он с ревом ворвался, чтобы забрать меня, и мы сразу же с ним поладили. Мы оторвались по выпивке в барах на Колфакс. Одна из сестренок Рэя была красавицей-блондинкой по имени Бэйб – такая западная куколка, играла в теннис и плавала на сёрфе. Она была девчонкой Тима Грэя. А Мэйджор, который вообще-то оказался в Денвере проездом, но проезд этот был основательный, с квартирой, ходил с сестрой Тима Грэя Бетти. У меня одного не было девушки. Я у всех спрашивал:

– Где Дин? – Все улыбались и качали головами.

И вот, в конце концов, это случилось. Зазвонил телефон, там был Карло Маркс. Он сообщил мне адрес своего подвала. Я спросил:

– А что ты делаешь в Денвере? Я имею в виду, что ты на самом деле тут делаешь? Что тут вообще такое?