покровах. Река плещет и завывает на валунах. Ночь крадется по ее туманной поверхности на встречу со свалко-берегами и фабричными трубами. Весь Лоуэлл омыт синим светом.

Обычно голубые окна «Мануфактуры Миллза» в ночи теперь пронзительны, разбивают сердце невиданной синевой — ужас, как эта синева сияет, словно потерянная звезда в голубых ночных огнях Лоуэлла, — но даже пока я на нее гляжу, ночь медленно краснеет, поначалу кошмарно красным, замшево- красным со злою сраной рекой, а потом обычным глубоко глубинным ночным красным, что омывает все тусклым мягким успокаивающим зареном, только очень похожим на смерть, — Вакуумированные порошки Доктора Сакса создали Икону для Пустоты.

Л он сидел, хмурясь. «Нет, это есть и будет правдой, Змей не может быть настоят, шелуха голубков или шелуха дерева, все это взвихрится прочь с земли иллюзией, или прахом, тонкой пылью, от коей смыкаются вежды — Я видел, как копится пыль на странице, сие результат огня. Огнь не поможет жару стыда и безрассудства. Фуу-уии — что же мне делать?» Он гложет раздумчивые кулаки. «Я совершу телодвиженья… ибо сей грустный дождь, что ныне сбирается во всю свою силу… похлопывая по утишенной, однако не покаранной реке с многообразными ее плевкоруками, можно сказать — нет, Змей не реален, эт шелуха голубков, эт цимес, эт вымыт дождем. Я говорю — как? каук?» Он поднял взор рассеянный. «Но я свершу телодвиженья. Я двадцать лет ждал этой ночи и теперь не желаю ее — то паралич руки и разума, то секрет безстрашья… Мне как-то кажется, злое творенье само должно встревожиться пли ж исправиться в органическом древе вещей. Но сии размышленья без ползы моему старому Спруф-Сорванцу Чепухня-Саксу — послушай меня, Джеки, детка, мальчик, идущий со мной, — сквозь сомненья и слезы, взбужденные дождем, где знаю я, что роза течет, и мне естественней улечься и примириться с унылой осажденной вечностью, в своей постели скорбей, что грубей, с глазами ночи и саванами души, чтобы мои уравновешенные пальцы не вылезали — из сеней аркадных колонн, оставались среди собратьев-евангелиан Обетованного Севера — вечно обещанного, никогда-ни-в-чем-не-уступающего Северного призрака в саване из верхнего снега, хрипа снежных певцов, что воют в Арктико-пронзенной, одиночественной ночи — но я иду и упоминаю, иду и взыскую моего трепета».

Мы пошли дальше к Замку.

Все начало происходить, дабы предотвратить достиженье нашей цели, коей, как сказал Доктор Сакс, был провал — «Провал, провал, вы эт о чем, какой еще провал?» — не перестаю его спрашивать я, спеша за ним, все больше страшась. Мне так же, каково было на плоту, могу спрыгнуть, a могу остаться. Но я не знаю, как истолковать простое действие плота этими порошками и таинствами, посему глупо на ощупь пробираюсь по черной жизни и безрассужу свою Тень. Жажду великого солнца после всего этого рока, и ночи, и мрака, этого дождя, этих потопов, этого Доктора Сакса Северо-Американской Древности.

Мы пускаемся в узкий проулок меж двух внезапных каменных стен во дворах — дождь каплет со скал.

«Солнцепоклонники проходят сквозь промозглые пещеры к своему змеиному сердцу», — кричит Доктор Сакс, ведя далеко вперед своим капюшоном. Вдруг в конце каменного проулка я вижу: стоит громадное привидение.

«Это Чудище Блук!» — кричит Доктор Сакс, возвращаясь ко мне узким проулком, и я вынужден распластаться, дабы принять его. Блук — громадный лысый жирный гигант, несколько беспомощный, он не может наступать по проходу, но тянется 20-футовыми руками поверх стен, словно огромный клей растекается, безо всякого выражения на мучнистом тестяном лице — жуткое фу — зверь первой воды, скорее студенистый, чем страшный. Сакс приник ко мне в своем Саване, и мы перемахнули стену во мгновенье летучемышьего ока. «Он зол как черт, потому что мы застали его за похоронами луковицы в саду!» Блук издал слабый тонкий свист отвращения от того, что нас упустил Мы бежали как ошпаренные по мокрому саду каплющих кустов, по ручейкам, болотным кочкам, камням, и вдруг я вижу громадного паука, будто четверо человек привязаны друг к другу спинами, — он бежит туда же, гигантская зверюга, бежит, как полоумная, через зарево дождя.

«Лишь один из майянских пауков пришел с Потопом. Ты ничего не видел в жизни, если не встречал чимуских[118] многоножек в донжонах зеленой желчи, куда они кинули в темницу пару голубистов на прошлой неделе».

«Йок! Йок!» — вскричала странная тварь, что вдруг нырнула нам на головы из дождливого воздуха. Сакс отмахнулся когтями своих огромных красно-зеленых пальцев в общей красноватой тьме всего — То был Ад. Мы подошли к порталам некой жуткой преисподней, наполненной невозможными выходами. Прямо впереди лежал наш Провал — на пути к нему сотня досадных препон. Мы даже подошли к гигантскому скорпиону, что клал помет на стену, большому и черно-красному, длиною в шесть футов, так что пришлось его огибать: «Потопом принесло», — объяснил Сакс, мотнув мне головой с улыбкой, будто юная секретарша, дающая пояснения начальству, навещающему Площадку.

Вдруг я увидел, что красные глаза Доктора Сакса сияют дикими пуговицами в общей речной ночи, а вкруг его скрытого лица — петли красных покровов. Я глянул на собственные руки… видно, как тянутся красные вены во плоти моей; кости мои — черные веточки с шишками. Вся ночь, утопленная кроваво- красным, облегчена угловатыми черными палочными каркасами живого скелетного мира. Огромные прекрасные живые оргоны танцуют сперматозоидами во всяком сегменте воздуха. Я гляжу — и красная луна вышла из дождетуч на миг.

«Вперед!» — кричит Сакс. Я следую за ним, а он сломя голову бросается прямо в зеленую кучу мха или какой то зеленой травы, я шаром качусь за ним и выныриваю на другой стороне весь в клочьях зелени. Дальше в длинном зале, осознаю я с ужасом, стоит длинная шеренга гномов, тыча остриями копий поочередно в нас и в самих себя в некой торжественной маленькой церемонии — Доктор Сакс испускает дикое «Ха ха!», как жизнерадостный Директор Приходского Интерната, и кидается, развевая накидки, вдоль стены рядом с ними, а они улетучиваются на одну сторону от внезапного страха вместе с копьями — я кидаюсь следом. Толкнулся в стену, и она провалилась, как бумажная, будто папье-машовая ночь городов. Я протер глаза. Нас вдруг взорвало в золотую комнату, и мы побежали с воплем к лестничному пролету. Доктор Сакс схватился с заросшим мхом люком в сочащемся сером камне у нас над головами.

«Гляди!» — говорит Сакс, показывая на стену, — там будто подвальное оконце, мы видим участок снаружи Замка, освещенный какой-то масляной лампой или фальшфейером — лишь ров вдоль подвального камня — тысячи извивающихся ленточных змеек валятся сияющей массой в полутраву-полупесок погребного рва. Ужасно!

«Теперь ты знаешь, почему его знают как Змеиный Холм! — провозглашает Доктор Сакс. — Змеи пришли увидеть Царя Змей».

Он вздымает ужасающую крышку люка, роняя грязь и пыль, и мы вскарабкиваемся в непроглядную черноту. Целую минуту стоим, не видя и не говоря ничего. Жизнь действительна: тьма там, где нет света. Затем постепенно разгорается зарево. Мы стоим в песке, будто на пляже, только влажном, мелком, полном мокрых веточек, запахов, говна, — пахнет каменной кладкой, мы под землей чего-то. Доктор Сакс стучит в каменную стену на ходу. «Вон твой Граф Кондю, по ту сторону этих камней, там его чертов спальный ящик — теперь же уже ночь, должно быть, он махинирует где-то со своим мерзким крылышком». Проходим огромным под-проходом. «Вот твои темницы, там внизу, и входы в копи. Они преуспели, выкопали Змея за сто лет до срока». Как млечно мягки черносаваны Сакса! — Я держусь за них, исполненный печали и предчувствия.

Земля содрогнулась.

«Вот теперь твой вспучивающийся Сатана! — вскричал он, дребезжа и кружась. — Процессия плакальщиков в черном, сынок, посторонись-ка —» И он показал далеко вперед, вдоль прохода меж столпов, где, как мне показалось, я увидел парад черных саванов со свечами, но ничего не разглядел из-за неестественного красного марева ночи. В другое подвальное окно я краем взора заметил Кроваво-красный Мерримак, текший средь буро-красных брегов русла. Но еще пока я глядел, все дрогнуло и обратилось