декорированными окнами китаёз — Карни-сквер, бурлящая жизнью. «Ей-бо, — говорит мой отец, похлопывая себя по животу, — отлично мы поели».

Ступай помягче, призрак.

Пройдите по великим рекам на картах Южной Америки (откуда Доктор Сакс), доведите свои Путумайо до амазонской развилки Наподальше, нанесите на карту неописуемые непролазные джунгли, южные Параньи амазумленья, попяльтесь на громадный грук континента, вспухшего Арктикантарктикой — для меня река Мерримак была могучей Напо важности прям континентальной… континента Новой Англии. Кормилась она из некоего змееподобного источника, а потом — утроба широченная, изливалась из скрытой сырости, притекала, именуясь Мерримак, в извилистые Уиэровы и Фрэнклиновы водопады, в Уиннипесоки (нордических сосен) (и альбатросова величья), в Манчестеры, Конкорды, в Сливовые острова Времени.

Громоносный утишитель нашего сна по ночам —

Я слышал, как она подымается от валунов стонущим шипом, завывая водой, расхлябь, расхлябь, уум, уум, ззуууу, всю ночь напролет река говорит «зууу, зууу», звезды вправлены в крыши, что как чернила. Мерримак, имя темное, щеголял темными долами: у моего Лоуэлла на скалистом севере имелись громадные древа древности, что покачивались над затерянными наконечниками стрел и скальпами индейцев, в гальке на аспиднобрежном обрыве полно схороненных бусин, по ней ступали босиком индейцы. Мерримак налетает с севера вечностей, катаракты ссут на клоки, цеки и накипь скал, вскипь, и катит емчужно к кулешу, упокаиваясь в оброшенных каменных ямах, сланцево острых (мы заныривали, резали себе ноги летними деньками, вонючие сачки), в камнях полно уродственных старых сосучек, что в пищу не пищат, и дряни из стоков, и красителей, и заглатываешь полнортом тошнотную воду — При лунной ночи вижу я, как Могучий Мерримак пенится тыщей бледных коней на трагичных равнинах внизу. Сон: доски деревянного тротуара Моста Муди-стрит выпадают, я зависаю на балках над ярями белых коней в нижнем реве, — стонут дальше, армии и кавалерии атакующего Евпланта Евдроника Короля Грея, запетленные и кучерявые, как творенья художников, да со снежно-завитушными петушиными тогами глиняных душ на переднекрае.

Ужас у меня был пред теми водами, теми скалами —

Доктор Сакс жил в лесах, никакой не городской покров. Вижу, как он идет по следу вместе с Жаном Фуршеттом, лесником свалки, дурачком, хихикателем, беззубым-бурообломанным, исшрамлено-жженым, фыркателем на костры, верным возлюбленным спутником в долгих детских прогулках — Трагедия Лоуэлла и Змея Сакса — в лесах, в мире вокруг —

По осени там бывали иссохшие коричневые обочины, клонились к Мерримаку, густые от сломанных сосен и бурости, листопадают, свисток только что пронзил окончание третьего периода на зимнем ноябрьском поле, где толпы, и я, и папа стояли, наблюдая за потасовочным возбужденьем полупрофессиональных дневных матчей, как во времена старого индейца Джима Торпа[6], бум, тачдаун. В лесах Биллирики водились олени, может, один-два в Дракуте, три- четыре в Тингзборо, а на спортивной странице «Лоуэллского солнца»[7] — уголок охотника. Огромные холодные сосны сомкнутым строем октябрьского утра, когда вновь начиналась школа и пора яблок, стояли голые в северном сумраке, ждали обнаженья. Зимой река Мерримак переполнялась льдом; за исключением узкой полоски посередине, где лед хрупкий, с кристаллами течения, вся круговерченная чаша Роузмонта и Моста Эйкен-стрит распростиралась плоскостью для зимних вылазок на коньках — за компаниями можно было наблюдать с моста в снежный телескоп, когда налетал буран, а вдоль боковой свалки Лейквью миниатюрные фигурки нижнеземельных снежнопейзажей заброшенно блудили в свилеватом мире бледного снега. Синяя пила зубрит поперек льда. Хоккейные матчи пожирают костры, у которых нахохлились девчонки, Билли Арто, стиснув зубы, дробит клюшку противника пинком шипастых ботинок в злодейской ярости зимних боевых дней, я спиной описываю круги на сорока милях в час, не отпуская шайбу, пока не теряю ее на отскоке, а прочие братья Арто кидаются очертя голову кучей в лязге Дит-Клэпперов[8] тоже реветь в общей свалке —

Та же грубая река, бедная река, с мартовскими растаями приносит Доктора Сакса и дождливые ночи Замка.

Бывали синие кануны каникул, Рождество на подходе, сверкучее по всему городу, который чуть ли не вдоль и поперек весь виден с поля за Текстильным после воскресного вечернего сеанса, время ужинать, ростбиф ждет или ragout d’boullette[9], все небо незабываемо, подчеркнуто сухим льдом погодного зимнего сверка, воздух разрежен до чистой синевы, грустно, ровно так же он является в те часы над краснокирпичными переулками и мраморными форумами Лоуэллской аудитории[10], а сугробы на красных улицах для печали, и полеты потерявшихся лоуэллских птиц воскресного ужина, что долетают до польской ограды за хлебными крошками, — никакого тут понятия о том Лоуэлле, что возник позже, о том Лоуэлле безумных полуночей под сухопарыми соснами при опрометчиво тикучей луне, что задувает саваном, фонарем, землей заваливает, землю раскапывает, с гномами, оси в смазке лежат в речной воде, а луна отсверкивает в крысином глазу, — тот Лоуэлл, тот Мир, сами поймете.

Доктор Сакс таится за углом моего рассудка.

СЦЕНА: Тень, замаскированная ночью, слетает к краю песчаного откоса.

ЗВУК: В полумиле гавкает собака; и река.

ЗАПАХ: Сладкая песчаная роса.

ТЕМПЕРАТУРА: Летний полуночный морозец.

МЕСЯЦ: Конец августа, матч окончен, никаких больше хоумранов через центр таинства песка, наш Цирк, наш ромб в песке, где в красноватых сумерках проходили игры. — теперь это будет полет осенней птицы кар-кар, что кричит своей тощей могилке в алабамских соснах.

ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ: Доктор Сакс только что скрылся за откосом и отправился домой баиньки.

От морщинистого гудрона с угла Муди начинается ее пригородное восхожденье сквозь просоленные белые многоквартирки Потакетвилля до самого греческого пика на границе Дракута, в диких лесах вокруг Лоуэлла, где греки-ветераны американской оккупации с Крита спешат ранней зарею с ведерком для козы на лугу — Луг называется «Дракутский Тигр», это на нем мы поздним летом проводим громадные серии чемпионатов по бейсболу в серой когтеротой дождливой тьме Финалов, сентябрь, Лео Мартин питчер, Джин Плуфф шортстоп, Джо Плуфф (в мягких ссаках дождичка) временно играет на правом крае (впоследствии Поль Болдьё, п., Джек Дулуоз, к., великая батарея, да еще и когда лето как раз опять раскаляется и пылит) — Муди-стрит достигает вершины холма и озирает эти греческие фермы и, вмешиваясь в 2-этажные деревянные жилые коттеджики на унылых окраинах полей мартовски-старого ноября, что обрушивает свои розги на очерк горки в серебряном сумракопаде, хрось. Дракутские Тигры сидят тут под каменностеной, за