залезть на вершину, главное – побывать в этих диких краях.

– Ну, я пошел, – сказал Джефи.

– Ну, раз ты пошел, то и я с тобой.

– Морли, ты?

– Я, пожалуй, не потяну. Подожду здесь. – А ветер крепчал, настолько, что через несколько сот футов нас начнет сдувать с пути.

Джефи достал пакетик орехов с изюмом:

– Вот наше горючее, братишка. Ну как, Рэй, готов бегом, вдвое быстрее?

– Готов. Иначе как я ребятам в «Плейсе» в глаза смотреть буду?

– Все, время не ждет. – И Джефи сразу развил большую скорость, кое-где огибая оползни бегом. Оползень – длинная полоса мелких камешков и песка, взбираться по нему очень трудно, он постоянно осыпается из-под ног.

С каждым шагом мы точно поднимались все выше на чудовищном лифте; обернувшись, я задохнулся: под синим небом с планетарными облаками на три стороны распростерся весь штат Калифорния, со всеми своими долинами и даже плато, а может, кто ее знает, и Сьерра-Невадой. Страшно было смотреть вниз на Морли, дремлющее пятнышко, ожидающее нас у крошечного озера. «Что ж я, дурак, не остался с ним?» Я начал бояться, что окажусь слишком высоко. Начал бояться, что меня сдует ветром. Все мои страшные сны о падениях с гор и небоскребов с необычайной ясностью проносились в голове. Каждые двадцать шагов выматывали нас полностью.

– Это из-за высоты, Рэй, – объяснял Джефи, сидя рядом со мной и тяжело дыша. – Поешь изюма с орешками, сразу воспрянешь. – Подзаправившись нашим горючим, мы вскакивали и без слов устремлялись вперед, еще на двадцать-тридцать шагов. И снова падали, задыхаясь, вспотевшие на холодном ветру, на самой верхушке мира, шмыгая носом, как мальчишки, допоздна заигравшиеся в субботу на зимнем дворе. Ветер завывал, как в кино о Тибетском призраке.

Подъем стал слишком крут для меня; я боялся оглянуться; уже не различить было точечку-Морли у лужицы-озера.

– Поспеши, – кричал Джефи, обогнавший меня на добрую сотню футов. – Времени очень мало. – Я взглянул на вершину. Совсем близко, через пять минут я буду там. – Еще полчасика! – крикнул Джефи. Я не поверил. Через пять минут яростного карабканья я упал; вершина не приблизилась. И, что мне не нравилось, облака со всего света неслись, рассекаемые ею, как туман.

– Все равно ничего оттуда не увидишь, – пробормотал я. – Как же это я так влип? – Джефи сильно ушел вперед, арахис с изюмом он оставил мне, мрачная решимость была в его одержимом беге – любой ценой, сдохнуть, а добраться до вершины. Он больше не отдыхал. Скоро он опередил меня на целое футбольное поле, на сотню ярдов, все удаляясь, уменьшаясь. Я обернулся – и со мной случилось то же, что с Лотовой женой. – Слишком высоко! – крикнул я, охваченный паникой. Джефи не услышал. Я пробежал еще несколько футов и в изнеможении упал ничком, проехавшись немножко назад. – Слишком высоко! – заорал я. Было по-настоящему страшно. Вдруг я так и буду сползать, эти оползни того и гляди начнут осыпаться! А Джефи, горный козел проклятый, знай скачет себе с камня на камень сквозь клочья тумана, вверх, вверх, только подошвы сверкают. «Разве за ним, маньяком, угонишься?» И все же я следовал за ним, с отчаяньем и упорством сумасшедшего. Наконец я долез до уступа, где можно было сесть прямо и не цепляться, чтоб не упасть, всем телом вжался я в этот уступчик, угнездился в нем, чтобы ветер не выковырял меня оттуда, взглянул вниз и понял: с меня хватит. – Я дальше не пойду! – прокричал я Джефи.

– Да ладно тебе, Смит, еще пять минут. Мне осталось футов сто!

– Я дальше не пойду! Слишком высоко!

Он не ответил и продолжал карабкаться. Вот он свалился, тяжело дыша, вскочил и побежал дальше.

Вжавшись поглубже в уступ и закрыв глаза, я думал: «Что за страшная штука жизнь, за что мы обречены рождаться и подвергать свою нежную плоть мучительным испытаниям высокими горами, камнем, пустым пространством?» – и с ужасом вспомнил я знаменитое дзенское изречение: «Достигнув вершины, продолжай восхождение». Волосы у меня встали дыбом; когда сидишь у Альвы на циновке, это кажется такой изящной поэзией. Теперь же сердце мое колотилось, кровоточа: зачем, за что я родился? «Достигнув вершины, Джефи действительно продолжит восхождение, естественно, как вода течет, как ветер дует. Ну что ж, а старый философ останется здесь,» – я снова прикрыл глаза. – «И вообще, – думал я, – пребывай в добре и покое, ты никому ничего не должен доказывать». И тут ветер принес прекрасный срывающийся йодль, полный странной, музыкальной, мистической силы, я посмотрел вверх: Джефи стоял на вершине Маттерхорна, распевая песнь триумфа, песнь победы над Буддой Горы. Это было прекрасно. И вместе с тем смешно – на этой совсем не смешной верхотуре Калифорнии, в несущихся клочьях тумана. Он заслужил это: терпение, выдержка, пот, и вот эта безумная человеческая песнь: взбитые сливки на верхушке мороженого. У меня не хватило сил ответить на его клич. Он побегал там, ненадолго пропав из виду, чтобы исследовать небольшое плоское пространство вершины, несколько футов (как он сказал) к западу, а затем ниспадание вдаль, до самых опилочных полов Вирджиния-сити. Это было какое-то безумие. Я слышал, как он кричит мне, но только дрожал и вжимался в свое убежище. Кинув взгляд вниз, где валялся у озера Морли с травинкой в зубах, я произнес: «Вот карма трех человек: Джефи Райдер с триумфом достигает вершины, я почти у самой цели сдаюсь и прячусь в этой проклятой норке, а самый умный, поэт из поэтов, лежит и смотрит в небо, покусывая стебелек цветка и слушая плеск волн, нет, черт возьми, больше меня сюда калачом не заманишь».

Я действительно был восхищен мудростью Морли: «с этими его дурацкими видами заснеженных швейцарских Альп,» – думал я.

Но внезапно начался джаз: один сумасшедший миг – и я увидел, как Джефи сбегает с горы гигантскими двадцатифутовыми прыжками: летит, мощно приземляется тяжелыми бутсами, прыгает футов на пять, бежит и снова летит с безумным ликующим кличем вниз по скату крыши мира, и тут меня осенило: идиот, с горы упасть невозможно, – и тут с воплем сорвался я с насеста и помчался вниз вслед за Джефи, точно такими же гигантскими прыжками, и буквально за пять минут (подошвы мои лупили по скалам, валунам, песку, мне было уже все равно, только бы поскорее), мы с гиком, скача, точно горные козы или, лучше, как китайские безумцы тысячу лет назад, ворвались в мирную жизнь медитирующего Морли, который сказал, что, увидев, как мы слетаем с горы, не поверил своим глазам. Последним огромным прыжком, с воплем восторга, я приземлился у озерца, врезался пятками в прибрежную грязь и шлепнулся, страшно довольный. Джефи уже разувался, вытряхивая камешки и песок. Вот это да. Я снял тапочки, вытряхнул оттуда пару