- Эта комната - полная противоположность тому, что я о тебе думал.

- А что ты ожидал?

- Нечто строгое, элегантное и обтекаемое.

- А то, что ты увидел, кажется тебе?…

- Фантастическим и прекрасным, но небезопасным. Я думаю, в такую комнату никогда не допустят дизайнера, но это и не комната независимой деловой женщины, - заключил он.

Зуки не сомневалась, что у него большой опыт по части определения стиля в квартирах женщин.

- А ты видишь меня именно такой - независимой деловой женщиной?

- Разумеется. А разве это не так?

Возможно, так оно и было. Но звучало как-то уж очень холодно.

- Конечно, - пожала она плечами.

- А ты, оказывается, мелешь кофе и печешь печенье.

Это замечание она не могла оставить без внимания!

- Я все-таки женщина, - промурлыкала она с притворным смиреньем.

Паскуале улыбнулся, оценив насмешку.

- В этом нет сомнения.

Допив кофе, он откинулся на спинку дивана и, заложив руки за голову, стал разглядывать ее картины.

- Ты все еще занимаешься живописью, и у тебя хорошо получается.

Его похвала была ей приятна. Даже очень.

- А почему тебя это удивляет? Мне всегда это нравилось. Помнишь?

- Помню. Я уже тогда считал, что ты должна заняться живописью профессионально. Вместо этого ты решила зарабатывать своей внешностью.

- Это потому, что манекенщицам хорошо платят, а художникам - нет, - вспылила она. - И в отличие от тебя мне пришлось самой зарабатывать себе на жизнь!

- А меня ты представляешь именно таким? Бедный богатенький мальчик? Думаешь, мне поднесли все на тарелочке? Ошибаешься. Отец захотел, чтобы я начал с самой нижней ступеньки. Он должен быть уверен, что я досконально изучу бизнес. Знаешь, путь сына босса не усеян розами. Люди ненавидят тебя уже за то, что тебе когда-нибудь достанется большое наследство. Это неизбежно приводит к тому, что ты оказываешься в изоляции. Я чертовски много работал, чтобы моя компания стала сегодня такой, какая она есть, и продолжаю работать.

- Звучит невесело, - тихо сказала она.

- Немного. Меня возмущает, что за все эти годы мачеха растратила так много денег, но, к счастью, положение скоро изменится.

- Да?

- Мой отец сейчас с ней разводится, - сурово улыбнулся он. - Процесс затянулся, но уже виден просвет.

- В сущности, ты осуждаешь мачеху за то, что она несколько увлеклась кредитными карточками?

- Можно простить жадность, - ответил он резко, глядя прямо ей в глаза, - неверность - никогда.

Этот взгляд заворожил ее. Вот уж кому не надо бояться неверности, подумала она. Ни одной из его женщин никогда и в голову не придет взглянуть на другого мужчину.

- А как поживает твоя сестра? - неожиданно спросила она. - Чем она занимается?

- Франческа вроде тебя - независимая деловая женщина. У нее адвокатская контора в Риме.

У Франчески? Сумасшедшая, взбалмошная Франческа - адвокат?

- Боже правый, - отозвалась Зуки.

- Теперь настал твой черед удивляться, - заметил он.

- Да уж. Должно быть, она сильно изменилась?

- Изменилась. Мы перевели ее в пансион поближе к дому, и это пошло ей на пользу.

Зуки ждала, что он начнет ворошить прошлое, припомнив ее старые грехи, но он огорошил ее совсем другим.

- Тебе никогда не хотелось иметь семью, Зуки? - неожиданно поинтересовался он. - Мужа и кучу детей?

Сердце Зуки сжалось, когда она представила себе описанную им картину, но внутренним взором в качестве мужа она видела лишь Паскуале, а дети все, как один, были такими же черноглазыми, как он.

- Да нет. - Она еле сдержала дрожь в голосе. - Ведь я независимая деловая женщина, муж и дети не очень хорошо вписываются в мой образ жизни.

- Поэтому ты не вышла замуж? - настаивал он.

Нет, не поэтому. Причина сидела напротив. Она не вышла замуж, потому что не встретила мужчину, равного ему. И по всей вероятности, никогда не встретит - такова была пугающая, но весьма реальная перспектива ее жизни.

- Я все еще слишком занята своей работой, - солгала она и поразилась гневу, вспыхнувшему в глубине его глаз.

- Это заметно!

Зуки поняла, что с вежливостью покончено, и она снова уступила место ссоре - милой, знакомой до боли ссоре.

- А теперь я прошу тебя уйти, Паскуале, - подчеркнуто любезно сказала она, поднимаясь. - Я очень устала.

На этот раз он ничего не возразил и тоже встал.

- Спасибо за кофе, - вежливо произнес он.

Нагнувшись, чтобы взять свою кружку и отнести ее на кухню, он непроизвольно задел руку Зуки, которая в этот момент тоже потянулась за своей.

Зуки отступила на шаг, но ноги ее вдруг стали ватными, и она упала бы, если бы сильная рука с молниеносной быстротой не схватила ее за запястье.

Этого неожиданного прикосновения было достаточно, чтобы напомнить Зуки, какой обезоруживающей силой оно обладало.

Почувствовал ли Паскуале, как под его пальцами забилась жилка на ее руке? Может быть, поэтому в его глазах появилось такое странное выражение, а обычно упрямо сжатые губы дрогнули?

- Спасибо, - выдохнула она, не пытаясь вырвать руку.

- Не стоит. Это доставляет мне наслаждение, - тихо произнес он, не отпуская ее.

Наслаждение… Это было его слово, оно было ему хорошо знакомо. В силах Паскуале было доставить ей наслаждение… невероятное наслаждение, стоило ей лишь протянуть руку. Кончиком языка она непроизвольно облизнула пересохшие губы. Глаза Паскуале потемнели.

- Тебе не следует этого делать, bella mia, - мягко упрекнул он ее, не отрывая взгляда от ее дрожащих губ, - не делай таких движений - провоцирующих… - Он слегка прикоснулся пальцем к ее полной нижней губе. - Если только ты готова справиться с последствиями.

Ошеломленная, завороженная, Зуки не отрывала глаз от его лица. Он все еще держал ее за руку. О Зуки, ради всего святого! - в отчаянии подумала она.

И попыталась высвободиться, но не смогла. Не потому, что он крепко ее держал, а потому, что у нее не было сил. А затем вырваться и вовсе стало невозможно, так как другой рукой Паскуале стал гладить ее талию. Полупрозрачный, серебристый шелк был настолько тонок, что ей казалось: Паскуале гладит ее кожу. Помоги мне, Господи, взмолилась она, отдаваясь своим ощущениям.

- Паскуале, - едва слышно прошептала она, забыв обо всем: о своей борьбе, о лжи во спасение и своих добрых намерениях.

- Что? - Желание, прозвучавшее в его голосе, показалось ей бальзамом, проливающимся на открытую рану.

- Отпусти… меня.

- Не хочется этого делать, но придется. Как жаль, что мне надо завтра лететь в Нью-Йорк, сага, - с сожалением произнес он. - Но… - его голос снизился до шепота, - я оставлю тебе кое-что в залог будущего. - И он прильнул к ее губам.