Во время всей Западной кампании, продолжавшейся 43 дня, с 10 мая по 22 июня [1940 г.], Гитлер вылетал к его командирам на фронт только четыре или пять раз. Из-за хорошей погоды и ввиду высокой активности врага в воздухе летать над фактическим театром военных действий в транспортном самолете было весьма неразумно. Поэтому чаще всего он встречался с главнокомандующим сухопутными войсками исключительно на тактических и стратегических совещаниях, которые проходили весьма миролюбиво и без открытых разногласий. Гитлер имел достаточные основания признать успехи армейского командования, но высказывал он свое одобрение, к сожалению, довольно редко. В результате мне самому приходилось отправляться в полет на моем верном «Юнкерсе-52», чтобы все чаще встречаться с командирами армий и групп армий, особенно в первой половине июня, когда активность авиации была не так сильна. В основном мы придерживались низкой высоты, чтобы самолеты-разведчики и истребители противника были нам менее опасны.

Обстановка в то первое утро в штаб-квартире Фельзеннест была весьма напряженная: среди нас не было ни одного, кто бы не задавался вопросом: сумели ли мы застать противника врасплох? Достигли ли тактической внезапности или нет? Сам Гитлер взволнованно ждал первых докладов о спланированной им специальной операции против сильных современных бельгийских фортификационных укреплений в Эбен- Эмаль, которые должны были быть захвачены внезапной совместной атакой воздушно-десантных и наземных сил с использованием планеров. Гитлер лично доводил этот план до командиров и унтер- офицеров, задействованных в этой операции подразделений ВВС и саперных батальонов и проводил с ними тренировки; он тщательно изучал мельчайшие детали, какие только можно вообразить, и использовал для этой цели уменьшенную модель.

Я осмелился упомянуть это только как пример того, что фюрер с головой уходил в изучение каждой детали практического воплощения его идей и насколько широкий размах имела его бесподобная изобретательность. Она вновь и вновь оказывала свое неизбежное воздействие на всю мою служебную деятельность; в связи с чем высшее командование и те из нас, кто непосредственно ему подчинялся, были в равной степени вынуждены признавать его исключительно обстоятельный modus operandi [образ действий]. Не было конца его вопросам и вмешательствам до тех пор, пока его фантастическое воображение не находило удовлетворения, заполнив последний пробел. Из всего этого, вероятно, можно понять, почему мы так часто проводили брифинги и совещания с ним по нескольку часов: это было естественным результатом его рабочего ритуала, который явно не соответствовал нашей традиционной военной догме, приучившей нас предоставлять нижним эшелонам и командирам самим решать, как будет осуществляться отданный им приказ. Но теперь, нравилось мне это или нет, я должен был научиться приспосабливаться к его системе.

Каждый день, около полудня, Гитлер появлялся в нашем маленьком бараке, а потом заходил еще раз уже ближе к вечеру, чтобы ознакомиться с ситуацией. Теперь обязанность докладывать ему последние события полностью взял на себя генерал Йодль. Не считая Западного фронта, ОКБ было так же озабочено проблематичным и весьма уязвимым Норвежским театром военных действий, который продолжал беспокоить нас до конца мая, пока британцы и французы, наконец, отказались от притязаний на него. По сути, я каждый второй день находился в разъездах, по большей части в район группы армий фон Рундштедта, где он руководил жизненно важным для фюрера прорывом, в соединении с поворотом на север. Начальник его штаба между тем был замещен генералом фон Зоденштерном, который был моим старым коллегой во время моей службы в войсковом управлении [замаскированном Генеральном штабе] с 1926-го по 1933 г., с которым меня связывала близкая дружба. Я мог совершенно открыто говорить с ним обо всем, включая даже особые желания фюрера, и не бояться, что он пойдет рассказывать Гальдеру, главнокомандующему сухопутными войсками, о «вмешательстве» Верховного командования, что только вновь усилило бы неприязнь ко мне.

Генерал фон Рундштедт тоже был осведомлен о трудностях моего положения в то время и с большим пониманием воспринял мои тактические сдержанные «намеки», которые на самом деле шли от самого Гитлера. Мои встречи с ним, проходившие каждый день, во время решающих дней начавшегося прорыва, всегда проходили с обоюдным пониманием. Я заранее каждое утро получал карты с нанесенными на них последними сражениями и отдавал их Гитлеру[25].

Вступление Италии в войну принесло нам в ОКБ больше трудностей, чем пользы. Фюреру не удалось сдержать Муссолини хоть на какое-то время; нам было бы очень важно, чтобы он поступил так, поскольку наша поддержка запланированного ими наступления на французские укрепления вдоль альпийского фронта подрывала бы силы наших ВВС и фактически принудила бы нас разделять и ослаблять ВВС, ведущие в тот момент бои около Парижа, в пользу итальянцев. И даже тогда, несмотря на нашу поддержку и слабость французского альпийского фронта, итальянское наступление очень быстро сошло на нет. Этот наш итальянский союзник, который вдруг вспомнил свои договорные обязательства перед нами только потому, что счел, что Франция уже разбита, принес нам только сплошные неудачи в ходе этой войны, и ничто больше не могло затруднить наше сотрудничество и entente[26] с Францией, вплоть до осени 1940 г., чем необходимость уважать итальянские желания и вера фюрера, что мы вынуждены были считаться с ними.

Подписание с Францией договора о прекращении военных действий в Компьененском лесу 22 июня 1940 г. стало наивысшей точкой моей карьеры начальника ОКБ. Условия, наложенные на Францию, были разработаны в оперативном штабе ОКБ в преддверии ее разгрома, и по получении французской петиции я лично составил и переделал их в той форме, которая казалась мне наиболее подходящей. В любом случае мы не особенно торопились с этим, потому что фюрер хотел получить некие стратегические преимущества, прежде всего такие, как выход к швейцарской границе.

После того как дата и место проведения переговоров о прекращении боевых действий были назначены, фюрер попросил у меня мои наброски и уединился на сутки, чтобы просмотреть их и, во многих местах, перефразировать, так что в конечном счете я обнаружил, что, хотя содержание моих черновиков не изменилось, от первоначальной формулировки осталось мало. Вводная часть была идеей Гитлера и вышла исключительно из-под его пера.

Церемония подписания прекращения боевых действий состоялась на том самом историческом месте в Компьененском лесу, где в 1918 г. Германия просила мира, место, которое не затронула разрушительная сила бога войны, что произвело на меня и, вероятно, на других участников этого действия огромное впечатление. Я испытывал смешанные чувства: я осознавал, что это был наш час отмщения за Версаль, и испытывал чувство гордости за проведенную нами уникальную и победоносную кампанию, а также твердую решимость уважать чувства тех, кто был побежден в честном бою.

После короткого и официального приветствия французской делегации, возглавляемой эльзасцем генералом Хинтцигером, мы поднялись в железнодорожный вагон, который потом сохранили как национальный мемориал. Фюрер занял место в центре стола, а я сел позади него с актом о капитуляции. Три