значение этой приграничной полосы для их собственной национальной обороны), и было нелегко убедить их, что все это делалось для защиты самой Словакии. Тем не менее, я должен был быть готовым натолкнуться на протесты словаков, возникавшие в ходе их многословных и зачастую критических требований, чтобы удовлетворить их, и, хотя их не удалось убедить полностью, я добился их одобрения. Решение вопроса я отношу на счет, в первую очередь, старого Туки, который боготворил фюрера и помог устранить недоверие других двух министров.
В то время как Риббентроп стал составлять этот договор со словаками, я поехал обратно в гостиницу доложить о своих успехах Гитлеру; я сообщил ему, что эти господа чрезвычайно приветствовали бы возможность их приема лично Гитлером; сначала он категорически отказался, сказав, что уже далеко за полночь и, кроме того, он устал. Но поскольку я обещал Тисо и Туке, что я организую им такую аудиенцию, я настоял, чтобы он встретился со словаками хотя бы на десять минут, и он наконец согласился. Риббентроп, конечно, долго не приходил, из-за чего аудиенция в результате состоялась в два часа утра и закончилась через четверть часа, после того как фюрер смог развеять некоторые их последние опасения. Охранная зона была обещана нам, и этой же ночью фон Риббентроп и эти господа подписали договор[16].
День рождения фюрера [20 апреля] в 1939 г. праздновали, как обычно, с большим военным парадом после утреннего приема для высших военных командиров. Парад продолжался более трех часов, – великолепное представление, в котором участвовали все три рода вооруженных сил, а также войска СС. По особой просьбе Гитлера были показаны наши новейшие среднекалиберные установки, тяжелые самоходные орудия, сверхсовременные зенитные орудия, освещенные прожекторами части военно-воздушных сил и так далее, а в это время эскадрильи истребителей и бомбардировщиков с ревом пролетали в вышине в направлении с востока на запад [вдоль Бранденбургского шоссе] со стороны Бранденбургских ворот. Президент Гаха, сопровождаемый рейхспротектором фон Нейратом, был самым почетным гостем фюрера, ему были оказаны все почести как главе государства; был созван весь дипломатический корпус[17].
Мои надежды на передвижку вооруженных сил после решения чешской проблемы для их фундаментальной организационной перестройки, которую им так торжественно и так часто обещали, были обречены остаться несбывшимися. Армия – это не средство для импровизации: формирование офицерского и унтер-офицерского корпуса и их обучение, а также внутреннее укрепление – вот единственные принципы, на которых могла быть построена армия, какая была у нас в 1914 г. Вера Гитлера, что национал- социалистическое учение может быть использовано для компенсации основного недостатка способностей – другими словами, военной проницательности, – доказала свою иллюзорность. Никто не может отрицать, что в фанатичном исступлении можно творить чудеса, но так же, как в 1914 г. в Лангемарке студенческие полки были глупо обречены истекать кровью, элитные войска СС заплатили огромную цену человеческими жизнями с 1943 г., и все без пользы. Что им действительно было нужно, так это полностью укомплектованный офицерский корпус, но он к тому времени уже был принесен в жертву, без надежды на его восстановление.
Уже в апреле 1939 г. я все чаще стал объектом для замечаний Гитлера, что польская проблема настоятельно требует решения: какая трагедия, говорил он, что коварный старый маршал Пилсудский – с которым он мог подписать пакт о ненападении – умер так преждевременно; но то же самое могло произойти и с ним, Гитлером, в любое время. Поэтому ему нужно было как можно скорее постараться принять решение этой невыносимой для будущего Германии ситуации, когда Восточная Пруссия территориально отрезана от остального рейха; он больше не мог откладывать это дело или передать его своему преемнику. Теперь вы видите, добавил Гитлер, как здравая политика зависит от жизни одного человека: теперешние правители Польши были совсем не склонны следовать по установленному маршалом пути, как стало совершенно ясно из разговора с польским министром иностранных дел [полковником] Беком. Бек, сказал Гитлер, возлагает надежды на помощь Англии, несмотря на то что нет ни малейших сомнений, что Британия не имеет экономического интереса в этих всецело внутренних делах Германии, у нее не было и жизненно важного политического интереса. Британия уберет свою протянутую к Польше руку, как только она увидит нашу решимость устранить это последствие
Пока маховики дипломатии начали раскручиваться в Варшаве, Лондоне и Париже, фюрер все больше укреплялся в своем намерении с Данцигом поставить всех перед fait accompli [18], чтобы не дать никакого повода великим державам выступить от имени Польши, позволяя ей таким образом нападать на нас с оружием. Даже при этих условиях мы, очевидно, были обязаны подготовиться на тот случай, что Польша нападет на нас под этим предлогом.
Таким образом, в мае 1939 г. вышел приказ фюрера – подготовиться к варианту «Белый», вместе с требованием Гитлера быть готовыми самое позднее к 1 сентября прийти в боевую готовность для контратаки на Польшу, если она продемонстрирует непримиримость, и разработать план действий для наших сухопутных и военно-воздушных сил. Как и в случае с Чехословакией, этот приказ подразумевал, что мы должны были избегать какой бы то ни было мобилизации, не использовать положений, разработанных для мобилизации, а также не рассчитывать на состояние боевой готовности, проистекающее из применения мобилизационного плана. Это, в свою очередь, означало, что все должно было быть построено на численном составе армии в мирное время и на возможностях, ограниченных этими пределами.
После того как фюрер передал эти инструкции своему главнокомандующему, сначала устно и лично, а затем более формально, письменно, он по привычке удалился в уединение в свою резиденцию в Бергхоф. Естественно, это очень сильно мешало моей работе в Верховном командовании, поскольку все, что должно было быть отправлено мне, приходило либо с курьером, либо через его военных адъютантов, если только я сам не ездил в Берхтесгаден, что я обычно стремился сделать за один день на самолете.
В отличие от этого у рейхсканцелярии был постоянный дом в Берхтесгадене под управлением рейхсминистра доктора Ламмерса, а у партийной канцелярии – постоянная резиденция в Мюнхене; у Геринга тоже был дом в Бергхофе, а у министра иностранных дел была официальная резиденция в Фушле, около Зальцбурга, которую ему выделил Гитлер. Только у ОКБ, Верховного командования, не было в то время таких условий для своей работы, несмотря на то что с лета 1940 г. я смог добиться для него выделения некоторых площадей частично в помещениях рейхсканцелярии и частично – в казармах в Берхтесгадене. Результатом стало вынужденное физическое отделение ОКБ от действующих нервных центров правительства и отсутствие личного контакта со значимыми людьми, что согласовалось с желанием Гитлера самому принимать все решения и препятствовать любым попыткам объединения.
Таким образом, я практически ничего не знал о наших переговорах с Польшей и с Лондоном и их отношении к вопросу данцигского коридора, за исключением тех случаев, когда Гитлер сам брал инициативу во время наших с ним встреч или когда я приехал к нему и сообщил, как сильно обеспокоена армия и я возможностью военного конфликта с Польшей, в то время как наша программа перевооружения была еще в такой неудовлетворительной фазе. Снова и снова Гитлер заверял меня, что он совершенно не желает войны с Польшей – он никогда не позволит ситуации зайти так далеко, хотя французское вмешательство из-за ее восточных обязательств в действительности было вполне вероятным. Он сделал Франции самые перспективные предложения, сказал он, и даже публично отрекся от своей заинтересованности в Эльзас- Лотарингии; возможно, это было гарантией, которую никакой другой политик, кроме него, не объяснил бы германскому народу; только у него были такие полномочия и права сделать такое предложение.
Несомненно, он заходил слишком далеко, умоляя меня не говорить в военном министерстве о направлении его мыслей, о том, что он боялся, что тогда они приостановят планирование польского плана с серьезностью и интенсивностью, которые были такой важной частью его дипломатической шарады, поскольку «замаскированные» военные приготовления, проводимые в Германии, не могли быть полностью засекречены и остаться незамеченными для поляков, ведь мне казалось, что я знал настроения в военном министерстве и добропорядочность Генерального штаба лучше, чем он, и я не считал себя связанным его просьбами.
Я доверял Гитлеру, и я был под властью силы его словесного убеждения; я полагал, что тут должно быть принято политическое решение, пусть даже не без угрозы военных санкций.
Лето 1939 г. прошло в Генеральном штабе сухопутных войск в лихорадочной деятельности.
