отпетым государственным преступником). Телевизор был редкой наградой за исключительно хорошее поведение. Он удостоился посмотреть какую-то программу, где показывали, как десятки тысяч англичан стоят в очереди, чтобы расписаться в книге соболезнований. Тогда он крепко задумался: а на хрена они это делают? Какой им прок — поставить свою фамилию в книжке, на которую до скончания века не найдется ни единого читателя? Не иначе как хотят утащить к себе в норку кусочек от этой смерти, урвать хотя бы ничтожный клочок Дианиной славы…

— Выписать вам квитанцию для начальства? — спросил таксист.

Уилсон вздрогнул.

— Нет, спасибо, мне не нужно.

Он сделал глубокий вдох. Не забыть надеть шляпу! И постоянно помнить: не задирать подбородок!

Уилсон отродясь не носил шляп, но тут была особая ситуация. Аэропорт набит камерами наблюдения. Однако все они смотрят сверху вниз. И в этом его шанс.

Он надел широкополую мягкую фетровую шляпу, открыл дверцу и ступил в раскисший снег на асфальте. Ветер кружил легкий снежок.

Уилсон оценивающе осмотрелся. Было многолюдно: наземный и летный персонал, уйма пассажиров с сумками и чемоданами и детьми. «Толпа — это хорошо», — с удовлетворением констатировал он.

Толпа — это ему подходит.

Что за радость взрывать пустой аэропорт?!

Зазевавшийся Уилсон метнулся к багажнику. Таксист его уже открыл и протянул руку к первому чемодану.

— Не надо, я сам! — поспешно сказал Уилсон.

Таксист метнул взгляд на его руку на перевязи, удивленно повел бровями, но спорить не стал.

Уилсон нагнулся и неловко потащил чемодан на себя одной правой рукой — не за ручку, а за ремень, которым тот был перехвачен.

— Хотите, носильщика кликну?

Уилсон замотал головой.

— Справлюсь! — сказал он и сунул таксисту две двадцатки и десятку.

У входа с надписью «Вылет» скопилась череда такси и частных машин. Молоденький белый полицейский шагал по краю тротуара, постукивал костяшками пальцев по крышам автомобилей и приговаривал: «Не задерживайте движение! Проезжайте!»

Уилсон медлил на тротуаре. Новенькое пальто непривычно давило на плечи. Он поправил шарф, затем шелковую перевязь. Переступил с ноги на ногу. Подался в сторону, уступая дорогу кому-то торопливому.

Мороз пощипывал. Выдыхая облачка пара и переминаясь в коричневатой снежной каше, Уилсон тупо смотрел на свои чемоданы. «Ну же, давай, дергай ручки. Ну же…»

Молоденький полицейский смотрел прямо на него.

«Чего вылупился?» — мигом зверея, подумал Уилсон и, как только гляделки ненавистного копа заскользили дальше, рванул вверх выдвижную ручку одного из чемоданов.

Внутренне он почти ожидал вспышки огня, предсмертной боли. Но ничего не произошло. Он рванул вверх ручку второго чемодана — и опять ничего. Уилсон облегченно вздохнул и быстро заголил правое запястье. Вместо старых наручных часов на его руке были недавно купленные дешевенькие спортивные, которые мало шли к нарядному кашемиру, зато имели функцию таймера. Время он заранее поставил на десять минут. Теперь было достаточно одного нажатия кнопки, и секунды побежали назад с сумасшедшей скоростью: девять минут пятьдесят четыре секунды… девять минут пятьдесят одна секунда… девять минут…

Уилсон оторвал зачарованный взгляд от таймера и нашарил глазами свободного носильщика. Тот немедленно подскочил к нему.

— Куда, сэр?

— «Бритиш эйруэйз».

— В один момент, сэр!

Худой темнокожий парень опустил выдвижные ручки чемоданов, поставил их на свою тележку и перехватил ремнем — щелк, щелк и еще щелк. Все за пять секунд. Оценив попутно и качество чемоданов, он спросил на ходу:

— Летите первым классом, да?

Уилсон, думая о своем, машинально хмыкнул.

— Нет, пока еще слабо?.

Он удивился, как странно, сдавленно звучит его голос.

Автоматические двери разъехались в стороны. Из зала аэропорта пахнуло теплом. Внутри было шумно, царил обычный хаос. К регистрационной стойке «Бритиш эйруэйз» змеилась длинная очередь между веревочным ограждением.

— Похоже, настоитесь! — сказал носильщик.

Уилсон скорчил огорченную мину.

— А давайте-ка я поставлю ваш багаж у самой стойки, чтоб вам сто раз не перекатывать — с больной-то рукой!

Уилсон поблагодарил носильщика, сунул ему пятерку и направился в конец очереди. Перед ним было человек пятьдесят-шестьдесят. Судя по их страдальческому виду, очередь двигалась едва-едва. Носильщик подкатил тележку к углу регистрационной стойки, поставил оба чемодана на пол и что-то сказал сотруднику «Бритиш эйруэйз», показывая на Уилсона. Тот посмотрел в нужную сторону, увидел руку на перевязи и согласно кивнул.

Носильщик показал Уилсону кружок из пальцев: о'кей!

Даром что его сорочка была мокрой от пота, хоть выжимай, — Уилсона морозило. Противно подташнивало. И что хуже всего, глаза предательски заволакивала пелена из серебристых искр. Значит, очень скоро его периферическое зрение вырубится. Он почти ослепнет — будет видеть только то, что прямо перед ним, и словно через дырку в занавесе. Вдобавок крепко одуреет — хуже, чем от стакана водки на голодный желудок.

Люди перед ним продвигались вперед мучительно медленно — пара шагов вперед, багаж за собой, остановка; еще шаг и короткая пауза в разговорах, багаж за собой, остановка…

В первый раз глаза Уилсона задурили, когда ему было лет девятнадцать-двадцать. Тогда он перепугался насмерть. Думал, каюк, опухоль мозга. И что слепота — необратимая. Но в больнице сделали томографию мозга и успокоили. Диагностировали крайне редкую «офтальмомигрень», о которой врачи знали только то, что ее вроде бы провоцирует стресс. Соответственно и в медицинской литературе Уилсон не нашел никаких вразумительных советов — только некоторое утешение для тщеславия: все сходились на том, что болезнь поражает в основном людей, которые обладают исключительными умственными способностями.

Так или иначе, чертово сужение зрения и внезапное отупение не были чем-то страшным. Всего лишь кратковременная неприятность, которая не причиняла никаких разрушений в его гениальном мозгу. Эту напасть следовало попросту мужественно переносить. Головная боль неприятная, но терпимая, приступы случаются несколько раз в год и длятся не больше получаса. Уилсон научился не дергаться и не паниковать и более или менее спокойно «пересиживать» припадки.

Подлость болезни заключалась в том, что приступ случался как раз в важнейшие, решающие моменты жизни — когда, невзирая на стресс, требовались предельно чистая голова и максимум концентрации. И пережидать в этой ситуации было чудовищно трудно.

Впрочем, он всегда справлялся. Скажем, на университетском футбольном поле, когда Уилсон блестяще отработал три молниеносных паса, даром что видел мяч словно сквозь замочную скважину и за пеленой золотого дождя. Или в комнате для допросов, когда прокурорская волчья стая обещала оттянуть его по полной программе, если он не начнет сотрудничать. Ни болельщики на трибунах, ни следователи — никто не заметил, что перед ними полуслепой и полуневменяемый. Тип из Пентагона ревел что-то про сто тридцать первую статью параграф такой-то, про суверенное право государства на отчуждение опасной